Один из плакатов Schweizerische Volkspartei, надписи: "Народная инициатива за высылку преступных иностранцев" и "За большую безопасность".
«Демократические системы» таких стран, как современная Швейцария, показывают, что происходит в результате долгой критики и размывания идеологии «представительства» и ее замены вариантами «прямой демократии» или же «низовыми» корпоративными структурами, которые, как предполагалось, должны организовать общество на более прочных основаниях, чем рисковые модели «либеральной» демократии. Парламент здесь служит именно для организации общества по модели пирамиды ТСЖ, а не для собственно выбора представителей. В отличие от американской политической логики, данной в ее классическом виде Э.Бёрком и предполагающей запрет на лоббирование (политический представитель уважает мнение своих выборщиков, но не лоббирует их), центрально-европейская или альпийская модель считает различие между лоббированием и представительством фиктивным. Политика должна выстраиваться как гомогенный «процесс» складывания сродных интересов – поэтому наиболее важным вопросом является гомогенизация таких интересов на уровне бытовых, экономических и культурных практик, создание некоей органической общности там, где ее нет. Отсюда и влияние Кристофа Блохера, фашиста без какой бы то ни было идеологии – успех таких политиков на европейской сцене показывает, что собственно немецкий фашизм с его развитой мифологией был и в самом деле редким явлением, в отличие от хорошо инкорпорированного, но слабо идеологизированного «folk-фашизма». Или «фашизма с человеческим лицом». Блохер, конечно, не является уникальным или сколь либо интересным примером, достаточно вспомнить деятельность Йорга Хайдера, губернатора Каринтии.
Особенностью альпийских демократий является вписанное на структурном уровне противоречие между императивом задания общества как большого ТСЖ, в пределе исключающего какой бы то ни было дискурсивный уровень организации политики и права (потому-то в Центральной Европе, как справедливо отметил Кафка, есть «процесс», но нет суда и справедливости), и объективным размыванием оснований для такого задания. Факторами такого размывания могут быть процессы как просто миграции, так и экономической «миграции», например включения швейцарских банков или традиционных производств в глобализированную экономику с ее рисками. Сохранить общества без представительства, общество-для-своих в таком контексте оказывается крайне сложным, но это же обеспечивает успех ультраправых политиков.
Поддерживать эту сложную конструкцию альпийской демократии должен, конечно, определенный режим субъективации. Если на долю обычного жителя Швейцарии достается существование в хорошо закрытых домах, приватность которых порождает параноидальное пространство домашнего насилия, то более «культурный» житель, тот же гуманитарий или аналитик, становится проводником особого лозаннского страха. На первый взгляд, может показаться, что люди просто бояться сделать «что-то не так». Но этот первый взгляд требуется корректировки: швейцарец, скорее, «боится сделать что-то так», то есть явно отослать в своей речи или действии к некоей внешней норме, его контролирующей и принуждающей. Норма не должна быть явной – так же, как психоаналитические комплексы не должны быть культурными и «символическими», они должны стремиться к юнгианской натурализации, когда они то ли есть, то ли их нет. Опасаться приходится того, как бы не сказать нечто, что может быть прочитано в качестве сказанного «не от своего лица». В отличие от классических тоталитарных обществ (где, например, лидер мог «брать на себя» ответственность за то, что делают солдаты, а любой рабочий апеллировать к мнению партии), в альпийских демократиях картина совершенно иная: общество терроризирует тем, что запрещает своим гражданам иметь какое-либо отношение к этому обществу, представлять его в качестве «другого», который может за них что-то сказать. Вместо такой классической структуры алиби и представительства современный демократический горец вынужден на каждом шагу смотреть – а не будут ли его действия его истолкованы так, словно бы он предполагает наличие этого «другого», который как раз дезавуирует себя в пользу пирамиды ТСЖ, принципиально исключающих дискурсивные и символические составляющие вообще в пользу «процесса» приватности и «свойскости». Иными словами, люди боятся не «общества», инстанции, которая должна контролировать свой дискурс, проникающий и в их уста, а себя как тех, в ком это общество ненароком может обнаружиться – в качестве некоего атавизма или регресса. Иначе говоря, современный «мягкий тоталитаризм» терроризирует своих граждан тем, что предписывает им следить за собой – как бы в их головах не образовалось фантазма тоталитаризма и вообще большой социальности. Поэтому требование «говорить от своего лица», не ссылаясь на «науки», «институты», «организации» и т.п. принимает навязчивый характер – однако оно же демонстрирует объективный порядок общества, которое на самом деле исключает все эти «науки» и «институты» как принудительные и опасные механизмы. В то же время, запрещая ссылаться на себя, альпийская демократия вовсе не подталкивает к некоему классическому либерализму (который, замечу, не существует вне логики политического представления), а, напротив, предполагает, что в таком запрете только и может существовать «органический процесс» бесконечной «подгонки», «притирки» граждан друг к другу, в котором их социальная и политическая форма должна быть произведена сама собой, но вовсе не в результате установления эквилибриума квазиэкономического толка. «Демократия» не может существовать в ссылке на власть и социум как другого, но не может она, по альпийской версии, существовать и в качестве непреднамеренного итога свободных интеракций: вместо такого либерального движения требуется задать структуру некоего совместного (обязывающего и обязательного) проживания, в котором отсутствующая аутентичность восстанавливается за счет невозможного усилия самих граждан не прилагать никаких усилий, а «жить просто», с минимумом политики, но без эксцессов либерализации и политической субъективации.
Таким образом, в случае «альпийских демократий» можно говорить об успешном присвоении и выполнении теории Фуко, предполагающей деструкцию больших классических механизмов власти. То есть такие демократии – не «идеальный пример» для Фуко, а как раз общества, построенные «на» Фуко: они сделаны как механизм «разоблачения» своей собственной классической «конституции» как инструмента контроля. Вместо деструктурированного дискурсивного контроля в силу вступил приватный микроконтроль, который сам расценивается в качестве распределяемого социального блага: каждый гражданин, если он только настоящий гражданин, а не какой-то иммигрант, имеет право на отправление определенной доли биовласти (ведь деться от нее некуда, а любые ее ограничения вроде «демократии» – лишь еще более жесткая и неповоротливая машина контроля) – будь то в рамках домашнего хозяйства или же в официальной политике. Главное – он должен осуществлять эту практическую биовласть, слабо отличимую от насилия, от своего собственного (отсутствующего в качестве юридической категории) лица, никому ничего не делегируя и не получая ни от кого никакого алиби, – общество и большая власть ему уже не помощник.
Дата публикации: 14.07.08
Проект: Процесс
© Ушаков А. 2008