[Зигмунт Бауман. Свобода. – М.: Новое издательство. – 2005]
Внимание современной теоретической социологии к «свободе» обусловлено тем, что за перенасыщенным дискурсом о «наших свободах» скрывается множество способов «становления свободным» или множество практик «свободы», которые не подразумевают никакого общего субстанциального единства. Социальная свобода слагается из моментов, которые неизбежно упускаются в философском оптимизме или пессимизме по поводу свободы – от Буридана до Шопенгауэра и дальше. Естественные и социальные свободы, которые философия на протяжении последних трех столетий возводила к общему основанию (будь то природа человека или природа общества), в социологии подвергаются расщеплению на отдельные фракции, демонстрирующие существование «эволюции свободы».
Книга Баумана «Свобода» (оригинальное издание – 1988 г.), вышедшая в прошлом году при поддержке фонда «Либеральная миссия», содержит весьма жесткую критику классического либерализма как идеологии неких неотъемлемых, природных свобод, которые приписываются индивиду. Тезис Баумана слагается из следующего: не существует никакой «естественной», досоциальной свободы, как не существует и никакого «золотого века» свободы. Свобода – не только качество некоторых социальных отношений, но еще и реляционное качество, то есть она всегда определяется по «несвободе» других практик или индивидов/агентов. Если свобода производится обществом, ясно, что это производство может изменяться, то есть налицо эволюция свободы.
Говоря о социальном происхождении свободы, Бауман, возвращаясь к Фуко и его теории дисциплинарности, наносит весьма ощутимый удар по риторической теории «свободы для», неизменно превозносимой над «свободой от». Что бы ни говорили сторонники абстрактной «свободы для» («самореализации», «дела» и т.п.), исходно свобода выстраивается как «свобода от», как негативная свобода, то есть она дана только в некотором отношении – хотя бы в отношении к той альтернативе, которая социально всегда возможна (например, свободного человека можно продать в рабство). Именно поэтому базовым примером «древней», докапиталистической, свободы выступает «libertinus», вольноотпущенный, то есть человек, который не имеет никакого иного определения, кроме того, что он «теперь свободный», являясь таким образом ходячей демонстрацией реляционности свободы (о просто «свободном» человеке, «свободном по рождению», его характеристика в качестве «свободного» ничего не говорит).
Ведущий современный пример «свободы» – это архитектура «паноптикона» Бентама – настоящая машина свободы , предполагающая, что свобода содержится в некоторых строго определенных узлах системы, а не распределена по ней равномерно и повсеместно. Свобода экономична – она всегда окупается чьей-то несвободой. Надзиратели Бентама «свободны» для заключенных, но не свободны по отношению к высшему инспектору, который свободен абсолютно: его свобода определяется только его «интересом», то есть имманентными экономическими принуждениями. Паноптикон как фабрика-тюрьма задает пространство для социального дизайна, который исходно строится на устранении альтернатив: люди свободны или несвободны объективно, независимо от того, что они думают или чего хотят. Свобода – это совсем не то же самое, что «свобода воли». Свободным можно быть и против своей воли.
Наибольшее внимание Бауман уделяет связке свободы и капитализма, а также констелляции свободы в современности. Новоевропейский «индивид» рождается как специфический носитель свободы в условиях крушения символической системы «суверенитета». Первый свободный человек – это, скорее, слуга двух господ (а затем – трех, четырех и т.п.). Разрушение системы символического господства движимо возникновением капитала, для которого индивид оказывается элементарным «носителем», точкой привязки. Капитализм определяется Бауманом формально – как способ руководствоваться в любых действиях только схемой «средство-цель». Поскольку средства и цели получают овеществление в абстрактном движении капитала, индивид оказывается лишь местом «инициативы» капитала, способом его приращения, то есть способом для капитала оставаться капиталом, не вырождаясь в архаические формы «богатства» и «роскоши». Это создает классический образ «свободного человека» как предпринимателя или «пионера», осваивающего внешние и внутренние фронтиры и соотнесенного в своей собственной символической идентичности с трудом. Именно такой свободный индивид и является тем «субъектом», от лица которого высказывается классический либерализм. Но, по версии Баумана, теперь он уже не является носителем и агентом свободы.
Ссылаясь на Н.Элиаса, Бауман доказывает, что «конкурентная» свобода не только влекла чересчур большие издержки, но и попросту не могла существовать слишком большой промежуток времени. Неизбежная «игра на выбывание» в конкуренции приводят к тому, что сфера «подлинной» капиталистической свободы оказывается сверхпривилегией, закрепляемой за немногими победителями. Мифология self made man и «пионеров» не сохраняется даже в качестве мифологии, при этом большинству людей приходится довольствоваться позициями, которые для их предков показались бы абсолютно несвободными. Выход – в создании особой зоны свободы, которая лишена недостатков всех прочих моделей. Эта зона – зона потребительской свободы.
Рабочие стали потребителями, когда согласились работать на фабриках и когда предметом спора с владельцами предприятий стало лишь перераспределение прибылей. Потребление предполагает, что потребляются не потребительские стоимости, а символические различия, позволяющие предлагать бесконечный список «свободных» альтернатив, касающийся всех сфер жизни и индивидуальных биографий – от питания до карьеры. Труд все более маргинализуется, поскольку для большинства участников свободного потребительского рынка он является всего лишь малозначимым «условием достатка», которое неизбежно остается за кадром. Потребительский рынок идеален в том смысле, что он (1) устраняет классические антиномии свободы (например, делает свободу одновременно полной и неопасной), (2) позволяет контролировать общество и достигать интеграции без применения дорогостоящих репрессивных механизмов. Единственной альтернативой в обществе потребления для «свободного» индивида остается статус «недопотребителя», то есть человека в стесненных социальных условиях, который контролируется социальными службами. При этом задача социального обеспечения – не столько поддерживать неимущих, сколько маркировать их недосоциальный статус, возбуждая их желание освободиться от назойливой государственной опеки и перейти в состояние свободного потребителя, полностью сориентированного на частный сектор.
В отличие от многочисленных защитников либерализма как «конца истории», Бауман не делает прогнозов, подчеркивая лишь, что универсальность модели потребительской свободы не подтверждена. Более того, такая свобода эволюционно выступает в качестве субститута базовой капиталистической свободы, поэтому она не может освободиться от своеобразной «памяти» – именно с этим связываются попытки реабилитировать старого капиталистического героя, изобрести новый способ капиталистической свободы – например, в анархо-либертарианстве.
Два обсуждаемых предела универсализации потребительской свободы – внешний предел и внутренний. Первый связан с тем, что обычно называется «геополитикой». Пока что потребительская свобода остается привилегией, и ничто не говорит в пользу возможности ее расширения и включения в зону счастливого потребления стран Азии, Африки и Латинской Америки. Однако «бедняки» сами по себе не составляют вызова: их цель – не оспорить саму систему и право на потребление, а всего лишь «потреблять так же» или «больше». Поэтому, заметим в скобках, призыв «догнать и перегнать Америку» уже был системным проигрышем. Бедняки могут выступить в качестве вызова лишь при условии, что они составят новую политику, но никаких оснований для этого Бауман не находит. Внутренние пределы – это собственно «политика», которая устраняется в условиях позднекапиталистического общества. Однако что позволит создать коммунитарные политические движения, иначе разыгрывающие ставки свободы, остается неизвестным.
Хотя книга Баумана была написана еще в 80-х, его анализ «коммунистической» альтернативы вряд ли требует серьезной корректировки сейчас, после слома Берлинской стены. По существу, альтернатива «коммунизма» была неполной и несовершенной, поскольку она предполагала, если в терминах Арендт, «контроль потребностей», но не предполагала никакого качественного кода потребления. Бауман, впрочем, рассматривает не возможности контроля, а то, как он был осуществлен, демонстрируя, что как будто «негативные» черты советской экономической машины (как то – дефицит, нехватка продуктов потребления и т.п.) являлись не дисфункциями, а, наоборот, ее единственными функциональными возможностями. Коммунистическое общество позднего СССР можно представить в качестве глобальной «социальной» системы, аналогичной «социальным сферам» западных обществ, но в этот период эта система сама стала работать в качестве большой «негации»: она последовательно демонстрировала преимущества «частного» потребительского рынка, который, правда, мог существовать в полулегальном и порицаемом состоянии («спекуляции», «черные рынки» и т.п.). Альтернатива потребительскому рынку оказалась фиктивной, что и позволило провести конверсию коммунистической системы в столь сжатые сроки и столь безболезненно (по историческим меркам).
Вопросы к Бауману многочисленны, что не умаляет качества исследования и его строгости. Что стало с фундаментальной капиталистической свободой после ее монополизации? Свободны ли собственно «капиталисты» или они, как указывал еще Маркс, более других склонны демонстрировать свое рабское состояние, оказываясь и по своей социальной функции рабами логики капитала? Бауман, сосредоточившись на тех, кому в свободе отказано и кто довольствуется некоей свободой «в матрице», опускает проблему общесистемных изменений, которые связаны и с монополизацией, и с расширением потребительского рынка за его исторически очерченные границы. Еще более интересный вопрос – перверсивное использование социальной системы теми, кто нечувствителен к ее маркирующей силе. Впрочем, последнее вряд ли можно было тщательно изучить в 80-х, когда социально обеспечиваемый бедняк стыдился самого себя и стремился замкнуться в пределах своего скромного жилища, избегая всяких публичных контактов.
Дата публикации: 07.06.06
Проект: Планка
© Сербинов С. 2006