Второй закон термодинамики Эверитта:
Неразбериха в обществе постоянно возрастает. Только очень упорным
трудом можно ее несколько уменьшить. Однако сама эта попытка приведет
к росту совокупной неразберихи.
Сборник прикладной мерфологии.
Качайте с торрентов! Это раздражает правообладателей
По данным Veronis Suhler Stevenson[1] , средний обыватель тратит на культурное потребление более 5 часов в день, а у особо рьяных эта форма времяпрепровождения отнимает до 17 часов в день.
«Если спать 5 часов в сутки, а все остальное время (например – А.Б.) беспрерывно слушать музыку, то удастся прослушать 285 четырехминутных песен в день, или, приблизительно, сто тысяч, в год. Как ни старайся, не получится ознакомиться даже с пятой частью ежегодной продукции звукоиндустрии, насчитывающей более полумиллиона треков» (6, с. 109). Если же речь идет еще и о видео, книгах, играх, театральных постановках и т.д., фигура идеального потребителя культурной продукции, аналогичная «демону Лапласа», способного охватить единым взглядом все множество вышедших за отчетный период позиций, превращается в очевидный симулякр – недостижимый архетипичный идеал дигитальной эпохи.
Очевидно, что при таких масштабах предложения ситуацию потребления интеллектуальной продукции, сложившуюся на текущий момент, можно обозначить как «вынужденный культурный промискуитет». Причем, промискуитет этот проистекает не от неразборчивости в выборе объектов потребления, а как раз от чрезмерной взыскательности, от желания разобраться – пробуют как можно больше для того, чтобы иметь возможность «выбрать самое лучшее™».
Это положение вещей далеко не случайно – оно имплицировано логикой эволюционного развития сферы производства и потребления культурной продукции[2]. На первых этапах развития «интеллектуального рынка» ситуацию можно было охарактеризовать как героическое преодоление «культурного аскетизма» – произведений было настолько мало, что глубокое, системно-экзегетическое потребление каждого из них было частью экзистенциального базиса отдельного человека и фактически определяло его культурно-феноменологический горизонт на всю жизнь. Можно восторгаться недостижимой для современного человека глубиной погружения в недра сакраментального творения, однако ценой за это была безальтернативность выбора – подобно жене священника, ничего, помимо этого произведения, в поле личного потребления появиться и не могло. В дальнейшем культуртрегерство привело к более либеральной по своим интенциям «серийной моногамии» – последовательности «знаковых и этапных» произведений, обязательных для ознакомления. Отголоски этой безвозвратно ушедшей эпохи можно уловить в тенденциозности подбора репрезентативных персонажей методистами школьных курсов литературы и русского языка. И наконец, сегодня можно смело говорить о «культреблятстве»[3], выступающем в качестве имплицитного интеллектуального бэкграунда современности.
Культурной продукции стало так много и она настолько доступна – но при этом «нелегально» доступна, «непристойно доступна» – что просто не остается времени и мотивации для того, чтобы производить что-либо новое. Все свободное время уходит на потребление – отчасти из-за непонимания, зачем и кому в ситуации перенасыщения нужен еще один культурный продукт, отчасти из-за невозможности выйти за рамки привычной шизофреногенной ризомности[4] и достичь состояния фиксации на излагаемой идее – своеобразной параноидальной форме ментального аскетизма, способного привести к устойчивой творческой интенции; отчасти из-за страха, отдающего аллюзиями на монологи Жванецкого: «а ведь скоро халява может закончиться, лавочку прикроют – так что берем, пока дают».
Попробуем разобрать каждую из этих причин подробнее.
Такой умный? И почему не богатый?
Ситуация успешной экономической экспансии в область культурного производства, характерная для нашего общества, предполагает всего одну базовую причину, мотивирующая автора производить культурный продукт. Она тривиальна и заключается в надежде конвертировать продукт в деньги. Этот процесс может быть как непосредственным (произведение – деньги), так и опосредованным (произведение – известность – деньги). Соответственно, сегодня, в отличие от предыдущих стадий, с точки зрения системы, ценностью обладает не культурное произведение само по себе, а его экономический субститут – продукт, за который потребители отдали бы эти деньги. Значимыми для продукта культурного производства становятся такие качества, как «конкурентоспособность», «узнаваемость», «легкость в усвоении» – почти полностью покрываемые самой главной экономико-культурной категорией современности – «шоком от ознакомления». В противовес таким, характерным для стадии «серийной моногамии», качествам, как «глубина», «эстетичность», «масштабность» и «принципиальная новизна». Внеэкономическое измерение ценности и качества произведения, конечно, остается и сегодня, но при этом воспринимается как исключительно субъективное и не подлежащее социально значимой критериальной иерархизации, что фактически сводит до нуля реальное общественное значение и атрибутирует его исключительно личному вкусу отдельного реципиента. Таким образом, осуществляется своеобразное вытеснение любого способа социальной оценки произведения, помимо товарного.
Более того, эта логика вытеснения распространяется и на самого Автора. С точки зрения системы, не имеет значения, насколько глубоки (или наоборот – мелки) его произведения. Главное – это «конкурентоспособность» имени автора как бренда. Если в силу стечения обстоятельств узнаваемость и легкость в усвоении сочетаются еще и с определенной глубиной – замечательно, но не принципиально для формирования тиражного реноме автора.
Учицца, учицца, исчо ни раз учицца. И нифига ни раз.
Вопреки распространенному мнению, сегодня человек тратит на образование в среднем гораздо больше времени, чем это имело место когда-либо в прошлом. По сути, он по-настоящему вынужден обучаться всю жизнь. Другое дело, что соотношение усвоенных индивидом знаний к совокупности всех, наработанных культурой в целом, действительно постоянно уменьшается – из-за экспоненциального роста и специализации знаний как таковых. Более того, в связи с растущей коммерциализацией информации, некоторые фундаментальные разработки в сфере знаний о знании не являются общедоступными и бесплатно интересующимся просто отказывают в доступе.
Высокоабстрактные знания, способные заложить каркас для построения рефлексивного мировоззрения, по уровню сложности и структурированности описания соответствующего окружающей реальности, практически неприменимы для адаптации к этой реальности.
Конкретные же знания, интегрирующие индивида в социум, т.е. позиционирующие его в рамки иерархии как инсайдера, способного производить продукт на своем уровне, как правило, являются узкоспециализированными и подчас даже намеренно преподносятся так, чтобы внедрить социальному агенту фрагментарное мировоззрение.[5] Соответственно, средний человек в рамках существующей системы фактически вынужден быть в определенном смысле «невеждой», «выскочкой» или «скакать по верхам». Это приводит к вынужденной «номадичности» дурного толка – современный типизированный потребитель заброшен в ситуацию изначальной оторванности от каких-либо истоков и считает чем-то само собой разумеющейся невозможность разобраться в причинно-следственных связях, влияющих на реальность. С недоверием и подозрением относится он к теориям, претендующим на какое-либо «объяснение». Недоверием, усиливающимся после выяснения того, что теории эти не ведут к деньгам. Таким образом, и для Автора, и для потребителя деньги начинают играть роль концептуального навигатора в современном социуме.
Так вытесняется мировоззренческий аспект любого возможного произведения, что не позволяет выстроить интерсубъективную (т.е. завязанную на солидаризацию восприятия большого количества потребителей) иерархию его оценки, способную позиционироваться как адекватная альтернатива логике товарно-экономической ценности.
Что скажет Автор?
Интересно исследовать третью причину и проследить роль законов об интеллектуальной собственности[6] в данной ситуации.
С одной стороны, авторское право отчасти инспирирует и усугубляет сложившееся положение вещей, нависая над обывателем тенью сартровского Контролера[7] (3), настойчиво допытываясь – а успел ли он поглотить максимум культурной продукции за отпущенное ему до коллапса (точки наступления ответственности) время, смог ли стать идеальным в своей рациональности культурным потребителем? Т.е. авторское право провоцирует социального агента на судорожную поисковую активность – предметом озабоченности становится вопрос: сумеет ли он грамотно инвестировать свое время, и как следствие – деньги? Терять время и не пользоваться создавшейся ситуацией 100% скидки в интеллектуальном секс-шопе для рационального культребителя – равносильно тому, чтобы завладеть vip-абонементом в элитный публичный дом и, кинув один тоскливый взгляд в манящую неизвестность с порога, с негодованием удалиться, ссылаясь на аморальность всего происходящего, возможность непредвиденных последствий и просто плохое самочувствие.
С другой стороны – приведенная выше метафора поможет также проиллюстрировать данный парадоксальный ход мыслей – авторское право теоретически может выступать и как механизм защиты от культурного промискуитета; механизм, который позволяет устранить естественный соблазн пользования всеми открывающимися возможностями, и принудительно сужает пространство выбора, заставляя тратить время и силы на творческую аскезу. Таким образом, авторское право потенциально может являться своеобразной формой социально-культурной сублимации. Может выступать – но не выступает.
Что-то мешает?
Рассмотрим происходящего еще с одной позиции – позиции Автора: именно в постмодернистской ситуации перманентного шизофренично-ризомного выбора из потребителя потенциально может выкристаллизоваться фигура нового Автора (4), для которого интенция творчества обладает абсолютной ценностью и превышает все возможные экзистенциальные выгоды от культурного потребления[8]. Т.е. «шведский стол» культурной продукции является испытанием на умеренность в запросах и на преданность телеологии индивидуального меню для самого повара. Ему требуется личная стратегема – своеобразный вариант «бритвы Оккама», отделяющей необходимые и достаточные для его цели ингредиенты от всех остальных, и как следствие – устанавливающая различение между осознанным потреблением продуктов интеллектуального творчества как процессом аутопоэзиса от разнузданного культреблятства.
Реализованное же в своей сублимационной ипостаси авторское право блокирует эту возможность и не порождает ничего, кроме графомании[9], т.е. функционирует как ложная, заранее предписанная социальная сублимация (5), выступающая предохранителем, который вытесняет процесс, приводящий к образованию личностной стратегемы. А следовательно – даже последовательно реализованное авторское право увеличивает и без того раздутое культурное пространство и запускает вдобавок тенденцию «ухудшающего отбора» (6).
Если подходить к вопросу с прагматической точки зрения, упомянутая тенденция и вообще вымывание собственной ценности культурного продукта являются тривиальным следствием экономического закона убывания предельной полезности блага. Каким же образом этот закон оказался применим к области интеллектуального производства и потребления? Поскольку в «естественном» состоянии свободного обмена идеями культурная сфера весьма условно подчиняется регулирующему влиянию экономики, экспансия всех экономических категорий на культуру осуществляется посредством легитимирующей трансмиссии авторского права – механизма, созданного специально для того, чтобы «экономизировать» культуру.
И это порождает следующий вопрос: не являются ли все описанные стратегии вытеснения специфики культурного производства лишь следствием вытеснения работы более глубинных вытесняющих механизмов авторского права?
[1] Причем, данные эти приведены на 2003 г. Сейчас ситуация, по всей видимости, еще сильнее усугубилась.
[2] Логика эта опирается на закон Шеннона (1): «количество информации в негэнтропийной системе постоянно возрастает». Так как культура в целом представляет собой именно такую систему – в рамках курса, заложенного еще теоретиками Просвещения, по возможности сохраняются все плоды интеллектуального творчества, – сегодня, в соответствии с законом Меткалфа, мы имеем лавинообразный рост культурной продукции.
[3] От слов «культурное потреблятство»(2).
[4] Своеобразного state of cultural uprootedness, ставшего сегодня де-факто нормой.
[5] Если бы это было не так, нашлись бы люди, готовые работать в МакДональдсе, не страдая при этом социально-когнитивным диссонансом?
[6] В данном тексте под «авторским правом» будет пониматься вся совокупность законов, касающихся интеллектуальной собственности. Внутренние различения данной сферы в рамках этого повествования условно не важны.
[7] Именно Контролера, а не Большого Брата, поскольку механизмы реализации в данном случае далеко не тотальны – по сути, авторское право только и может существовать в зазоре между «фантомной угрозой» и призрачным представлением о возможности приведения ее в исполнение. Пока еще Контролер дойдет до тебя… Может быть, его вообще нет ни в одном из вагонов… А может быть – ты выйдешь раньше, чем он дойдет до тебя. В любом случае, всегда есть возможность перехитрить его и подсунуть заранее приготовленный фальшивый билет или просто избежать его быстрыми перемещениями из одного вагона в другой. Главное – случайно не задремать.
[8] В том числе и от потребления собственного продукта. То есть высшей ценностью для этой фигуры по меткому выражению поручика Ржевского обладает «сам процесс». Но процесс метауровня, приводящий к созданию продукта, способного изменить Автора и запустить новый процесс.
[9] Примером служат бесконечные посты ни о чем в блогах.
Использованная литература:
Дата публикации: 25.10.08
Проект: Реактор
© Безмолитвенный А. 2008