All you want to do is live
all you want to do is give but
some how it all falls apart
Rejoyce by Jefferson Airplane
Призраки – лучшее средство от спиритов
В этой статье я буду отправляться от нескольких языковых различий, которые с трудом прослеживаются по-русски – именно потому, что в русском они выполняются автоматически. Например, я бы не стал говорить, что «Деррида умер», другое дело, если «Деррида – мертвец». Derrida is dead в том смысле, что, возможно, horror , в соответствии с «законами жанра», далеко не закончен. Он только начинается – и весь вопрос в том, как и в каком объеме продукция «derrida» будет лицензироваться, не придется ли распространять ее из под полы. Как будет структурироваться derrida traffic в будущем? Не знаю, насколько Деррида близки были фильмы в стиле «Зловещие мертвецы», но думаю, что он, как большой специалист по «hantologie» (то есть онтологии, обмененной на присутствие, преследуемое, hanté, призраками), легко мог сняться в чем-то подобном. Но прежде чем заниматься кастингом мертвецов, необходимо расчистить площадку. Конечно, на свадьбе странно не кричать «горько», а на похоронах – не есть кутью. Но разве Деррида не интересовал такой поворот сюжета, когда похороны предлагают более богатое меню, а свадьба не погружается до конца в свое метафорическое окружение? Разве Деррида не сделал все, чтобы его «наследники» (а наследство Деррида – это как анонимный сервер, он предельно shared, partagé) не стали сразу бросаться в слезы? Разве Деррида не освободил нас – более чем кто бы то ни было другой – от работы записных плакальщиков?
Незадолго (в сравнении с общей историей творчества) до своей смерти Деррида собрал многочисленные hommages , посвященные умершим друзьям, в отдельную книжку. Среди этих друзей – Морис Бланшо, Эммануэль Левинас, Пол де Ман, все они умерли, но сама фраза «он мертв» для Деррида всегда оказывалась невозможной, она выписывается только в кавычках, то есть как слух. Мы знаем, что «прошел такой слух – Деррида умер», а слухи часто опровергают. Структурно предполагается, что в книге собственных некрологов нашлось бы место и для hommage самому Деррида, если только забыть о том, что hommage нужно отдавать, rendre , трудно это сделать самому. Деррида мог «предположить», что он умрет, но он также мог быть уверен, что количество писателей, которые захотят дописать его книгу hommages , будет настолько велико, что эта книга никогда не сможет завершиться. В этом смысле она не может стать просто книгой регистрации, Деррида так и не сможет обзавестись свидетельством о смерти, поэтому его смерть не может не оставаться слухом. Его смерть никогда не станет для нас актом гражданского состояния. Никто не может уклониться от распространения этого неописуемого слуха , но нельзя не рассмеяться в тот момент, когда замечаешь, что логика «некролога» с ее неизбежной метафизикой не может в данном случае реализоваться как ни в чем не бывало. Кажется, что многие годы до своей смерти Деррида делал все, чтобы некролог стал невозможным, так что возникает вопрос – если он смог заранее фальсифицировать свой собственный некролог (а известно, что они готовились заранее) – удалось ли ему умереть? Не станет ли Деррида тем героем из новеллы Эдгара По, который умудрился сказать «я умер», “je suis mort”, и не соврать? Смерть обязательно сопровождается своим свидетельством, по сути, «свидетельство о смерти» отмечает тот факт, что не все достойны некролога, это, скажем, «программа минимум» самой смерти. И можно ли по-человечески умереть в том случае, если смерть заведомо обращена всего лишь в «слух», слух, который неотличим от письма – всегда ненадежного, безвестного, анонимного?
Некролог придумали греки, когда решили, что человек – это существо, присутствие которого достигается только в смерти. То есть пока человек жив, мы ничего не можем сказать о его качествах. И вообще, по сути, мы не можем сказать, был ли «человек», человек ли это или так, прихоть природы. Именно поэтому смерть не имеет ничего общего с уничтожением в «физическом смысле», напротив, мертвец – это и есть сущность человека, которая не может быть им присвоена. Функцию присвоения выполняет «логос» некро-лога. Но если у нас и есть какой-то долг по отношению к Деррида, то только потому, что он сумел доказать – некролог не существует, поскольку его письмо (некро-лог, мертвое слово) является как свидетельством смерти, так и вечным пережитком, неизбежным выживанием. И в этом смысле «жизнь» Деррида не могла отличаться от его «жизни после смерти». Количество hommages по случаю смерти Деррида явно зашкаливает. Но если пока повременить с исследованием этого потока и его структуры, можно заметить уже то, что подобный избыток выдает попытку восстановить права некролога как раз в тот момент, который уже был изъят у искомого присутствия «самого Деррида». Смерть Деррида производит определенно раздражающее впечатление именно потому, что всем, кто пишет и будет долго писать некрологи, хочется наконец «решить» с Деррида, удостовериться в том, что теперь-то, в момент смерти, мы можем сказать, «кто же был» Деррида – ведь его смерть бывает только раз (в этом-то мы уверены), и только на этот раз мы можем практически восстановить те права метафизического некролога, которые были приостановлены Деррида, пока он был живой. Некролог Деррида должен был бы стать неким «решающим экспериментом» – и если «вопрос Деррида» и в самом деле решается, если мы вдруг приходим к решительному пониманию того, что «Деррида велик» или «Деррида ничтожен», значит не стоит так уж внимательно вчитываться в бесконечный текст Деррида, то есть само наше решение может оказаться деловым опровержением деконструкции. Чем более решителен ответ на вопрос «кто такой Деррида», тем более верно возвращаемся мы к «сущности Деррида», заявляя тем самым, пусть и не с той строгостью, которая была присуща Деррида, что даже у диссеминации бывает конец. И она может устать. Но на деле hommages , встраиваясь в прижизненную публикацию Деррида, не в силах решить хоть какой-то вопрос и, тем более, остановиться на мгновение на самой «презумпции вопроса», которая так интересовала Деррида (является ли вопрос как таковой тем, что оживляет мышление и философию; является ли мысль «как таковая» чем-то из рода «вопросов и ответов»; существует ли некий метафизический FAQs?).
Нельзя не писать некролога Деррида, но нельзя и не заметить того, что он был подготовлен им самим, так что смерть его не может не злить: мы не в состоянии сказать ничего такого, что могло бы переиграть Деррида, поставив некую «точку». Деррида напоминает персонажа из старого анекдота, который обманул тем, что купил билет на автобус, но на автобусе не поехал. Хватит кататься на этих «каретах прошлого». Смерть Деррида может казаться несвоевременной вовсе не в том смысле, в каком странной могла бы казаться смерть Ленина. Дело не в том, «как же это не уберегли!» и «кто виноват?». Смерть Деррида несвоевременна тем, что она отнимает последнюю надежду у тех, кто думал, что, как только Деррида умрет, невозможное время метафизического присвоения вернется так, как должны, вроде бы, вернуться «старые добрые времена». И когда такого возвращения мы не замечаем, нет ничего проще, чем перенести плохо скрываемое раздражение (обнаруживающее себя, например, в том, что в множестве повторяющих друг друга сообщений о смерти Деррида многочисленные СМИ наряду с несомненным признанием заслуг упоминают и об общей их сомнительности, поднимая историю сопротивления профессоров Кембриджа, когда Деррида собирались присудить степень honoris causa) – ведь время-то уходит, Деррида не будет нас ждать в своей смерти – перенести его на самого мертвеца. Хотя при этом, конечно, невозможно отказаться от нарративного закона, запрещающего вступать в прямой разговор с мертвецом. Здесь ситуация сильно напоминает полукомедийные фильмы о том, как какие-нибудь спириты-шарлатаны всю жизнь обманывали публику, а потом вдруг, на каком-то из сеансов, к ним и вправду обращается чей-то дух. Так и здесь – в любой попытке «изобразить» некролог мы знаем наверняка, что все пройдет как по маслу, что никаких духов нет, что они нам никогда не угрожают, потому что духи, мертвые – это только «сущности», и в этот самый момент «изображения», «имитации», нас не может не застать «подлинный Деррида», так что у спирита наверняка перехватит горло.
Своим непотребным поведением духа, возвращающегося во время как будто гарантированного сеанса, Деррида открывает другой сеанс – двойной. В нем жест некрологизации оказывается и неизбежным, и невозможным. Деррида предусмотрительно деконструировал другой момент «речи о мертвом друге» – христианский некролог, который всегда обращен к своему истоку – Евангелию как модернистскому обращению греческой истины о человеке. Сущность человека присваивается так, что она не может быть чем-то отличным от божественного, бог – это определенная смертью сущность человека, которая живет. Евангелие само по себе повторяет евхаристию в том смысле, что оно неизбежно – собственным письмом – присваивает живую сущность. Светский некролог перенес вопрос о бессмертии на уровень признания, поэтому сейчас нельзя в письме о мертвом Деррида не пытаться откусить кусочек от его символического – то есть уже святого – тела, представляя (подразумеваемым фактом знакомства, близости) свои права на себя как единого с мертвым Деррида. Едва пришло известие о смерти Деррида, у меня автоматически возникло ощущение, что кто-нибудь обязательно скажет так: «Деррида – святой» (и в самом скором времени В. Мерлин написал: «И я понял, как его [Деррида] называть: doctor angelicus . Это был облик католической святости, но святости достигнутой в сфере чистого мышления»). Действительно, зачем нам нужен Деррида, если он не святой? Разве на Земле позволено есть кого-то, кроме Иисуса? Гораздо труднее понять и сказать сейчас то, что «Деррида – вовсе не святой». Последняя фраза интересна уже тем, что она «в духе Деррида» – самой своей неуместностью. Представьте только, если бы именно так начинался данный текст: «Нет, Деррида – вовсе не святой» (и дальше цепочка объяснений, почему это так). Нельзя ли решить, что как раз «деконструкция» – это то, что запрещает нам продлевать нарратив святой философии, «последней философии», который, к примеру, использовался и Хайдеггером? В определенном смысле, если Евангелие не может быть ничем кроме апокрифа, если истина Иисуса в том, что мы спасены, то, в границах того же нечестивого сравнения, Деррида сделал так, что святым в философии не место. В романе Достоевского один старец «провонял» – быть может только для того, чтобы доказать, что дело вовсе не в вони (и даже не в святости, не в нетленности, не в гениальности – но тогда в чем же? Деррида – только об этом, он «состоит» в ответе на этот странный вопрос.).
В исследованиях «работы траура» Деррида показал, как непросто могут работать наши «самые искренние» чувства. И если так, нам нужен не отчет о смерти Деррида, а хотя бы некоторое внимание к тому, что диссеминация его некрологов сопряжена с немалыми политическими инвестициями, что отдельная глава в книге, собравшей собственные hommages Деррида, стараниями друзей рассыпается полосками лакмусовой бумаги. В этом отношении достаточно взять несколько примеров, чтобы показать, что «отмечание» по факту смерти Деррида не может оставаться нейтральным, оно показывает, что деконструкция навсегда лишила философию академического спокойствия – и не только потому, что Деррида был сторонником независимых от классической академии философских институций. Сама его деятельность в качестве своего следствия имела постоянное различение мышления и философии (так что, может быть, неверно говорить даже о том, что «Деррида – философ»), академии и философской работы – и самое главное, такое различение не играло на консервативном обличении институциализированных форм философии и подразумеваемом обращении «к самому истоку» философии или к «самим вещам». Деррида – это машина различий, многие из которых вовсе не абстрактны, они бьют по вполне эмпирическим интересам. И смерть Деррида – это повод стереть такие различия, что было бы возможным в том случае, если бы он и в самом деле был их мифическим «автором».
Перехват пароля
Наиболее «нейтральная» выдержка обнаружима в заявлениях официальных лиц. Жак Ширак отличился тем, что его высказывание трудно заподозрить в какой-то наигранности, лишено оно и обычной для речи о Деррида опасливой двусмысленности: «Il n'aura eu de cesse d'embrasser et d'interroger la tradition occidentale dans la diversité de ses sources…Par ses travaux, il cherchait à retrouver le geste libre qui est à l'origine de toute pensée» (цитируется по сетевой версии Libération) . Переведем почти построчно: «Он беспрестанно обращался (embrasser – схватывал руками и обнимал) к западной традиции во всем многообразии ее источников и изучал ее… Своими работами он пытался обрести свободный жест, который находится в истоке любой мысли». Неважно, какой спичрайтер придумал замысловатую формулировку, главное – Ширак последовательно выполняет все законы похоронной речи, не стремится оставить какую-то лазейку для сомнений. (Конечно, в стиле российской «аналитики» легко было бы сослаться на заинтересованность Ширака, обеспеченность его речи достаточно локальными влияниями – таким «аналитикам» для любых объяснений «престижности» Деррида достаточно было бы указать на тот факт, что его бывшая жена Сильвиана Агасински [Sylviane Agacinski] является в настоящее время женой экс-премьер-министра Лионеля Жоспена.) Но наиболее анонимные сообщения, те, что передаются по каналам электронных СМИ, как ни странно, оказываются более ангажированныим, они стали как будто бы перформативом того метафизического недовольства, о котором речь шла выше. Так, стандартным для российских СМИ можно считать сообщение русской службы BBC (BBCRussian.com), известной своим более чем странным отношением к Деррида (об этом в другой раз). В сообщении в частности указывается:
«В основе теории деконструктивизма лежит положение, что любой текст не является неизменной данностью, и его понимание зависит от того, как его интерпретирует читатель.»
Отлично, пусть деконструкция ничем не отличается от наивно понятой герменевтики. Журналистам многое можно простить, но они пользуются тем, что структурно они уже помещены в представление о собственном невежестве («Ах, ну что мы будим говорить о невежестве… пусть пишут, что хотят»). Но если читателю «все позволено», можно сделать предположение, что такое позволение выдано ему только для того, чтобы он от него отказался: читатель ненавидит, если его чтение становится абсолютно произвольным. Зачем вообще читать, если любой смысл зависит от произвола читателя? Если «как прочитаю – так и будет», я «вообще ничего читать не буду». Тем самым, не оказывается ли «резюме» философии Деррида всего лишь предлогом для пробуждения антипатии к ней? Достаточно заметить и то, что на той же странице подпись под фотографией Деррида гласит: «Оппоненты называли его теории “абсурдными”». Если уж этот тезис об абсурдности является центральным для журналистов BBC , почему он дается под фото Деррида, а не этих самых оппонентов? Несколько странным выглядит и такое высказывание на все той же странице (без купюр и поправок):
«В своих многочисленных трудах, в том числе в книгах «Голос и феномен» и «О грамматологии», Деррида выдвигал тезис о том, что в литературе, также как и в музыке, архитектуре и других искусствах, существуют разные уровни смыслов, которые не обязательно являются сознательным плодом усилий автора, и даде не всегода им осознаются[курсив мой]».
Возможно, конечно, что на BBC не работает русский корректор. Или же это намеренная демонстрация того, что получается, если текст не является «сознательным плодом усилий автора» – в качестве некоего натурального примера деконструкции? (Интересно, что «критические замечания» Деррида неизбежно попадают в описанную им ситуацию, когда «истина» не может совпадать с самой собой: если это высказывание намеренно построено как перформативное нарушение, оно отрицается самим своим намерением (сознанием), а если нет – мы имеем лишь «неподстроенное» «школьное» подтверждение Деррида.) Стратегия текста может быть прочитана «внимательным» читателем очень просто: вот что получается, если не контролировать текст сознанием. Текст просто выйдет из под контроля и получится описка – в пределе читатель просто ничего не разберет, так что ему негде будет упражнять свое самовластие.
Большинство российских СМИ «сдобрили» – в соответствии все с той же схемой переноса собственного раздражения на мертвеца – некролог замечанием вроде следующего:
«Научный мир далеко не всегда соглашался с этими теориями. В 1992 году сотрудники Кембриджского университета протестовали против присуждения Дерриде почетной степени, утверждая, что его взгляды основаны на «абсурдном отрицании различия между реальностью и литературой».
Самое интересное, что это утверждение в российских СМИ дальше обычно не комментируется. Не хочется изображать излишнюю подозрительность, однако оно выстроено именно как попытка восстановить справедливость, отождествленную с позицией кембриджской профессуры, которая была против, но, конечно, ничего не смогла сделать против тех сил, которые, вероятно, скрываются за «спиной» Деррида. Справедливость коннотируется тем, что она не вдается ни в какие объяснения, она руководствуется риторикой «красноречивого молчания» («мы все сказали»). Однако, можно привести высказывание из другого источника, чтобы показать, что само различие, отсутствие определенной реализации, вполне может иметь немалый политический эффект (Le Monde):
«La polémique sur son œuvre n'a néanmoins jamais vraiment cessé. En 1992, la vénérable université britannique de Cambridge tremble sur ses bases au seul de nom de Derrida. La querelle a commencé quand les responsables de Cambridge ont annoncé leur intention de lui attribuer un diplôme honoris causa. Des professeurs ont vivement protesté. La décision a dû alors être soumise à un vote, procédure très rare. “C'est un sceptique génial qui remet en cause les orthodoxies”, assuraient les uns. “Les doctrines absurdes de Derrida nient la distinction entre réalité et fiction”, répondaient les autres. Prises de position diverses, pétitions, éditoriaux : les médias anglais, américains et, bien sûr, français, s'emparent de l'affaire. Finalement, Cambridge accorde le diplôme à Jacques Derrida par 336 votes favorables contre 204. Cette affaire peut en partie s'expliquer par la différence entre les approches intellectuelles anglo-saxonne et française. “Contrairement au continent, où la philosophie est discutée dans la vie de tous les jours, elle est ici restreinte à certains milieux, qui ne veulent pas démordre de leurs principes de logique et de pragmatisme”, avait expliqué un professeur de Cambridge, sans doute pro-Derrida.
[Тем не менее, полемика вокруг его работ никогда не прекращалась. В 1992 году при одном упоминании фамилии Деррида престижный британский Кембриджский университет содрогается так, что трещит его фундамент. Спор начался тогда, когда администрация Кембриджа заявила о своем намерении присвоить ему степень honoris causa. Преподаватели выразили яростный протест. Решение было поэтому передано на голосование, что случается очень редко. «Это гениальный скептик, который подвергает сомнению любые догмы», – утверждали одни. «Абсурдные доктрины Деррида отрицают различие между реальностью и вымыслом [курсив мой]», – отвечали им другие. Противоборствующие позиции, петиции, передовицы: английские, американские и, конечно, французские СМИ вовлекаются в это дело. В конце концов в результате голосования, в котором за Деррида было подано 336 голосов против 204, Кембридж присвоил ему это звание. Отчасти эта история может объясняться различием англосаксонской и французской интеллектуальных стратегий. «В противоположность континенту, где философия обсуждается в повседневной жизни, здесь она ограничена определенными кругами, которые не хотят отказываться от своих принципов логики и прагматизма», – объясняет один из преподавателей Кембриджа, несомненно сторонник Деррида.]»
Эта длинная цитата приведена не для того, чтобы показать «истинные основания» растиражированного конфликта, а лишь для демонстрации необходимости продолжения, которое должно реализовываться на нескольких уровнях теории и практики сразу. Не стоит думать, что прав всегда тот, кто не говорит «Б» после «А», потому что, вроде бы, «он и так знает, что будет дальше». Не знает, в том-то и дело. В противном случае мы вынуждены доверять самих себя молчаливым и несомненно властным стратегиям, навязывающим «непредвзятость» собственных решений. Если даже Деррида отрицает различие между реальностью и вымыслом (но отрицает ли он различие между вымыслом и литературой?), необходима определенная работа, которая позволит выяснить, как именно стирается такое различие, за счет чего и кого, и почему оно оформляется в таком виде именно теми, кто выступает против Деррида.
Естественно, упрек в том, что Деррида «отрицает реальность» и скрывает ее «за текстом» – вероятно, один из тех, на которые он сам устал отвечать и давать разъяснения. Гораздо более интересно то, что этот упрек и по сей день позволяет – вопреки его собственным утверждениям – погружать его работы в плавильный котел «постмодерна», который отличается всеми негативными качествами «антифилософии», которые только можно придумать (нигилизм, расслабленность, ирония, бесплодность и т.д.… От себя замечу – всем бы быть такими «бесплодными», как Деррида). В качестве претендента на некоторый «русстандарт» (в отличие от евростандарта) рецепции Деррида может выступать статья Н. Гараджи в «Русском журнале», публицистическая активность которого не может не вызывать симпатии. Здесь налицо та же игра уважения к мертвецу и раздражения по поводу того, что он в принципе не мог «умереть по-человечески». Ее ресурс – общее представление о «постмодерне»:
«С ним свыклись, но не привыкли к нему. Он стал фактом того состояния, которое определяется как "состояние постмодерна". Оно всегда актуально, ему некуда двигаться, это состояние - синоним современности. Поэтому казалось, что Деррида бессмертен, так как он всегда должен быть рядом с нами, его жизнь воспринималась как непроходящий момент безысходного времени в состоянии пост-.»
И хотя Гараджа отмечает близость, хотя и расходящуюся, Флоренского и Деррида, больше всего радует заключение: «Деррида умер. Философии открываются новые горизонты.». Сложное, интересное и опасное высказывание, для анализа которого необходимо было бы привлечь те моменты, которые позволили бы расшифровать «философию» текстов Гараджи, в том числе и тех, которые появлялись в «Русском журнале» до смерти Деррида. Кажется, что мало кто способен искренне сказать: «Derrida est mort vive Derrida!» (так озаглавлена одна из статей на сайте итальянских левых bellaciao.org ).
Работа траура
В любом некрологе появляется речь от первого лица – в соответствии с той структурой метафизического присвоения, которая была очерчена выше. Но может ли быть «работа траура», отличная от работы некролога? Несомненно, что Деррида работал над таким отличием. Насколько оно удалось – это другой вопрос. «Работа», «travail» – это еще и «родовые схватки», в этом смысле траур всегда уклоняется от работы «присвоения», демонстрации знакомства и связи, иначе это не траур. Нельзя в печали о смерти показывать ее только для того, чтобы продемонстрировать свою связь с мертвецом, которого уже нет – в том-то все и дело. Если уж нельзя исключить необходимость обнаружения «первого лица», сделаю это как можно более скромно, солидаризируясь со скрытым под ником автором с веблога «Слон и крот: два невероятных друга», каким бы философски наивным оно ни казалось:
«Il y a une situation étrange que je n'avais jamais vécue : je commence à lire un auteur, vivant, et pendant ma lecture de ses oeuvres, il meurt. C'est comme si une voix s'éteignait dans le livre, et qu'il devenait orphelin. Laissé ici dans ce monde, à notre soin, nous les lecteurs... Il y a vraiment quelque chose d'étrange à vivre la mort d'un auteur que l'on est en train de lire.
[Странная ситуация, с которой я никогда раньше не сталкивался: я начинаю читать какого-то автора, но во время чтения его произведений он умирает. Как будто бы в книге умолкает голос, и она осиротела. Она забыта в этом мире, теперь о ней должны позаботиться мы, читатели... Есть и в самом деле нечто странное в том, что переживаешь смерть автора, которого как раз в этот момент продолжаешь читать]».
Что мы выберем – заботиться об осиротевшей книге или же писать некрологи – решать нам.
Дата публикации: 11.11.04
Проект: Реактор
© Кралечкин Д. 2004