Производство текстов, в том числе и философских, не может состояться без рассмотрения вопроса о стиле.
Однако, как правило, стиль повествования остается так называемым «слепым пятном», той прозрачной оболочкой, которая как будто не влияет на сам текст и мысль, в нем выраженную. Академичная научная традиция представляет ситуацию таким образом, что стиль изложения является «точкой прозрачности» непосредственно для того, что излагается. Объект и предмет повествования словно просвечиваются в этой точке, которая не вносит своих собственных эффектов. Иными словами, то, как говорят, никак не отражается на том, о чем говорят.
Такое положение дел является вполне ординарным для академичной традиции, претендующей на ‘объективность' и ‘достоверность', которые достигаются тем, что в роли неизменного повествователя выступает независимый и незаинтересованный субъект познавательной активности. Соответственно, если этот персонаж автономен от любых культурных, политических, экономических и прочих порядков, то и проблемы стиля для него не существует.
Заметим, что в ситуации игнорирования, в которой сейчас находится стиль философского письма, до этого пребывали и сам субъект наблюдения, и язык как способ создания концептуальных конструкций. Собственно, такое положение дел было фундаментом классического, или Нововременного мировоззрения. Направление мысли, где они перестали быть «прозрачными» и «нейтральными», где, поэтому не позволено от них отмахиваться, стало возможностью неклассического взгляда на мир.
Стиль повествования пока еще не является тем, что расстраивает классическую традицию, на него пока еще можно свысока не обращать внимания, отмахиваясь как от некого второстепенного и неважного момента философской работы. Но на пути толкования стиля как «точки прозрачности» уже возникло, по крайней мере, одно препятствие, одна трудность, которую мы находим в текстах Ж. Деррида, вернее, в вопросе о том, как и что о них говорить и писать.
Это препятствие с самого начала обнаруживает себя в появлении смутного ощущения некоего несоответствия между тем, что и как исследователи пишут о его текстах и самой ‘философией' Деррида.
Прежде всего, стоит понять, что же чему не соответствует.
Академическое представление текстов Деррида как правило не конгениально самим этим текстам, не соответствует интенциям замыслов Деррида, если можно так выразиться, и если такие понятия, как «интенции» и «замыслы» сами по себе могут характеризовать ‘философию' Деррида. Такого рода работу по академической рецепции текстов Деррида выполняют их переводчики и историки философии – будучи сами представителями академического сообщества. В этой рецепции существенным моментом оказывается решение задачи двойного перевода: перевода с языка оригинала и перевода на язык академии, который, как кажется, характеризуется стилевой нейтральностью.
Академический стиль письма притворяется отсутствием стиля, предпочитая выглядеть вовсе не стилем, а единственно возможным способом повествования, который гарантирует 'достоверность', 'объективность' и 'истинность'. Иными словами, для классической традиции академичность – это не стиль, а единственный способ излагать мысли, - а последние, являются как объектом перевода, так и его гарантом, - поэтому, собственно, и проблемы стиля как таковой здесь не существует, ведь мысль всегда по ту сторону стиля, стиль – это только искажение мысли, плата за то, чтобы быть популярнее.
Для того чтобы защитить себя от упреков в «стиле» и скрыть механизм представления содержаний как объективных и достоверных, академичный стиль принципиально не проговаривает то, как он устроен. На свою сторону академичный стиль привлекает многовековую историю институционального философского письма с экзальтацией дискурсивных форм трактата, лекции, доклада, отсылающих к традиции оформления квалификационных работ – диссертаций. При этом роль «минорных» жанров философского письма – эссе, афоризма, почтового письма - оказывается не более чем вспомогательной.
Если мы попробуем добраться до оснований академичного стиля, то обнаружим, что они заключаются в механизме реконструкции по принципу строгой иерархии. Это означает, что академичный стиль основывается на некой дисциплине, заключающейся в необходимости всеобщего подчинения и контроля.
Иерархический принцип построения академичного текста проявляется на нескольких уровнях. Во-первых, он устанавливает жесткое отношение подчинения между текстом-оригиналом и текстами-второисточниками, которые толкуют оригинал на разные лады. Академичный стиль устанавливает систему бесконечных 'отсрочек' от оригинального текста, бесконечного страха, удерживая текст-оригинал, текст-исток на расстоянии, не давая тексту-толкованию, тексту-реконструкции приблизиться к нему. Каждая реконструкция будет отличаться, она будет определена различием, которое здесь является синонимом неточности и просчета. Это и создает иерархию, при которой реконструкция никогда не сможет состояться наравне с 'оригиналом'.
Во-вторых, само построение академичного текста (которое мы сейчас демонстрируем, как кажется, не менее прилежно, чем о нем повествуем), разделенного на главы, параграфы, оснащенное многочисленными сносками и примечаниями, так же основано на принципе иерархичности, на желании выделить основное, разделить на области, заключить второстепенное в скобки.
В этой иерархической дисциплинарности академичного стиля заключается его эффективность: только на ней основаны такие его эффекты, как «достоверность» и «объективность». В то же время дисплинарность порождает послушность и контролируемость академичного стиля: мы можем быть уверены, что он никогда не выйдет за свои пределы, никогда не задастся «опасными» вопросами, которые могут подточить его же собственные неэксплицируемые основания. Академичная дисциплина делает возможным детальный контроль над текстом, изгоняя из своего пространства несоответствующие ей тексты и лишая их, таким образом, притязаний на «достоверность» и «объективность».
Для того чтобы подобраться к возможным ответам на вопрос, почему академичный стиль не сочетается с текстами Деррида, попробуем разыскать истоки этой академичности, выяснить, где её корни. В этом поиске нашим проводником станет само слово «академичность», его производные и однокоренные – доверимся слову, позволим провести себя к началу его лабиринтов. Корень, завязка «академичности» – в Академии. Но что такое «академия», откуда появляется это слово? Оказывается, подобно большинству главных философских тем, истоки «академичности» и вопроса стиля находятся у Платона: «Академией» называлась основанная им школа. С точки зрения Деррида, Платон и его идеи – и концепция, и концепт – относятся к фундаменту философии наличия [1], которая собственно и распространяется во всей западной метафизике. Вернее, ‘метафизика' – это и есть осуществление философии наличия: «западная метафизика как ограничение смысла бытия полем наличности» [2].
Если истоки «академичности» мы обнаружили у Платона, то можно сделать вывод, что по своей сути [и здесь 'наличие' не оставляет нас] само это понятие, вернее, академичный стиль как таковой является частью языка философии наличия. Именно здесь кроется ключ, помогающий понять, почему академичный стиль обладает такими характеристиками, как стремление к прозрачности и иерархичная дисциплина построения. Эти моменты определены метафизикой платонизма: согласно ей, во-первых, не следует умножать и искусственно создавать посредников – а стили повествования, скорее всего, относятся к ним – которые будут усложнять, извращать и препятствовать чистому восприятию идей; а во-вторых, – существует непреодолимое отношение иерархического порядка между идеями и вещами, или моделями и подобиями, которое порождает иерархию как таковую и задает её необходимость в любых сферах, в том числе и в тексте.
Вот, вероятно, в чем причина того, что академичный стиль как не-стиль, а простая и чистая возможность повествования, структурирует мир по правилам метафизики, создавая различные иерархии. Таким образом, Платон (и вездесущее 'наличие') исподтишка властвуют не только над основаниями европейской мысли, но и над их изложением через «академичный» стиль.
В противоположность этому, одним из эффектов текстов Деррида является обозначение, о- предел -ение и разметка границ философии 'наличия': его письмо концептуализирует саму предметность наличного, выводит ее на поверхность и разыскивает внеположное ей.
Именно здесь мы и находим причину несоответствия академичного стиля текстам Деррида – она заключается в том, что исследователи переводят его тексты на язык философии наличия. Так возникает [само]противоречивая ситуация, когда попытка выхода за пределы метафизики разбивается о неадекватный язык и стиль повествования об этом. Иными словами, эффекты текстов Деррида сходят на нет, теряются, когда их представляют и излагают с помощью академичного стиля. Академичный стиль как таковой, во всей своей причастности наличию, есть порождение и выражение метафизики, поэтому он совершенно не подходит для того, чтобы говорить/писать о текстах Деррида – для этой цели нам стоит поискать какой-то иной, более соответствующий стиль повествования. Это является одной из причин того, почему вопрос стиля повествования становится таким важным, когда дело касается текстов Деррида.
Что значит повествовать о Деррида, используя академичный стиль? Что предпосылает и предполагает такое повествование?
Мы постараемся разобраться с этим на примере одного из самых авторитетных академичных текстов о Деррида на русском языке – «Деррида и грамматология» Наталии Автономовой [3].
Этот текст является предисловием к работе Деррида «О грамматологии» и представляется нам в некотором роде идеальным академичным повествованием о Деррида. В этом тексте есть всё: и биографические сведения о Деррида, и творческая эволюция, и основные понятия его философии, и, наконец, непосредственный пересказ «Грамматологии». В определенном смысле, здесь сказано всё, что может быть сказано о Деррида и его философии в академичном стиле. Текст Н. Автономовой отличается всеохватностью и поэтому непреодолим : о чём можно говорить, если всё уже сказано, все аспекты проанализированы, все нюансы рассмотрены?
Идеальная академичность этого текста проявляется и в том, что он выстраивается по иерархическим правилам, о которых говорилось чуть выше. Во-первых, предисловие несомненно ставит себя в подчиненное положение перед самим текстом «Грамматологии»: «эта вступительная статья посвящена… представляемой работе» [4]. Бесспорная подчиняющая связь предисловия к тексту и самого текста не ставится под вопрос, хотя это вовсе не так очевидно, как кажется. Во-вторых, – внутри себя предисловие тоже построено по иерархическому принципу: оно призвано выделить основное (например, основные понятия философии Деррида, как то: наличие, логоцентризм, метафизика, деконструкция, след, различие, письмо, восполнение), упомянуть второстепенное и взять в скобки незначительное. Такая линейная перспектива признается единственно возможным способом изложения: «мы строили общий ряд понятий книги как цепочку так или иначе переходящих друг в друга смыслов» [5]. При этом в тексте не возникает ни тени [6] сомнения ни в том, что «основные понятия» действительно являются «основными», ни в том факте, что само выделение этих «основных понятий» правомерно и оправданно.
С помощью этих нехитрых правил академичного стиля, автор академичного же текста «пытается расшифровать, мечтает расшифровать некую истину» [7], он ищет ключи к тексту, с помощью которых его можно было бы решить как нетрудную математическую задачу. Роль таких «ключей» в академичных текстах играют, как правило, уже упомянутые «основные понятия», выделяемые и обозначаемые автором как таковые. Текст Н. Автономовой не стал в этом отношении исключением.
Автор академичного текста в своем желании реконструировать и расшифровать истину, непременно скрытую в тексте-оригинале, оказывается в странном положении, если речь идет о текстах Деррида: с одной стороны, нужно следовать «букве и духу» текстов Деррида, а с другой, – такое прямолинейное следование невозможно. Чем больше академичный стиль стремиться приблизиться к истине и смыслу текстов Деррида, схватить их за рукав, то тем дальше он отходит от них. Получается, что автор, повествующий о текстах Деррида в академичном стиле, находится в положении Алисы, попавшей в зазеркальную лавку, где стоит только протянуть руки за какой-то яркой вещицей, как она сразу же перелетает на другое место, и схватить её оказывается просто невозможно. В такой комичной ситуации автор оказывается, разумеется, не по своей воле, к этому его принуждает сам академичный стиль, его структура и иерархичность – точно так же и Алиса не по собственному желанию не может схватить ни одну вещь в зазеркальном магазине, просто таково само Зазеркалье и его законы «наоборот».
Но такая констатация не мешает нам задаться вопросом, почему же повествование в академичном стиле идет вразрез с текстами Деррида и порождаемыми ими эффектами.
Как было неоднократно замечено выше, академичный стиль выстраивает повествование согласно жестким законам иерархии, но само желание реконструировать тексты Деррида иерархическим способом конфликтует непосредственно с его текстами, которые строятся несколько иначе.
Деррида против всякой иерархии, и тот академичный иерархический принцип, которому подчиняется дисциплина академичного стиля, разрушается и расстраивается в текстах Деррида, играющего с ней. В его текстах ситуация завязывается не на подобии и подчинении, а скорее, на различии (или ‘различании'), которое становится более ‘важным' (академичный стиль и наличие не хотят и здесь ослабить путы своей власти). Таким способом тексты Деррида разрушают в том числе иерархию текста-оригинала и текстов-толкований, так как их смысл заключается именно в подобии и соответствии, а не в различии.
С помощью иерархичной дисциплины академичный стиль пытается собрать воедино и поведать читателю смыслы текстов, однако, в отношении текстов Деррида такая реконструкция не может быть реализована или, по меньшей мере, проведена последовательно до конца, так как и смыслы, и тексты в данном случае сами себе не тождественны, у них нет единого, общего смысла, они не говорят, а скорее, намекают, ходят ‘вокруг да около', не определяют, а пунктиром очерчивают подвижные границы. Чтобы «поймать» эти смыслы и тексты, вероятно, придется уйти от них самих (и от академичного стиля тоже) как можно дальше – опять следуя логике Зазеркалья.
Но не стоит забывать, что академичность повествования – это тоже не более, (но и не менее) чем стиль, несмотря на то, что этот стиль скрывает, что он именно стиль . Он выдает себя за единственно возможное «объективное» и «достоверное» повествование. С этим не поспоришь, потому как «объективность» и «достоверность» являются непосредственными эффектами академичного стиля, но, наверное, не стоит распространять их необходимость и значимость, их дисциплинарные уловки на другие стили философии.
Такая постановка вопроса, признающая, что академичность – это стиль, предполагает, что он не является единственно возможным, и открывает нам, таким образом, более широкую перспективу. Попробуем окинуть её взглядом: что возможно помимо академичного стиля?
На другой стороне от академичности находится всё, что ей внеположно – то есть иные, неакадемичные стили. Неакадемичных стилей повествования существует разнообразное множество, поэтому в качестве примеров мы будем использовать два текста, чтобы увидеть, как они непохожи друг на друга. Во-первых, это будет послесловие Д. Кралечкина к «Письму и различию», которое называется « Деррида : запись одного шума» [8], а во-вторых, – текст В. Лапицкого «Западно-восточное паспарту» [9], помещенное опять-таки в качестве заключительного слова.
В свете сказанного, трудно не обратить внимания на забавный факт, что, в отличие от предисловия Н Автономовой, тексты Д. Кралечкина и В. Лапицкого являются послесловиями . Можно, разумеется, трактовать это как чистую случайность, как прихоть редакторов и издателей, а можно подвести под это некоторое ‘обоснование'. Текст Н. Автономовой – это пред исловие, то есть то, что пред -уведомляет читателя, заранее извещает его о том, что написано Деррида. Он как бы облегчает чтение, пред -упреждая, что деконструкция – это, например, не что иное, как «…», след – «…», а различие – «…». Можно сказать, что предисловие старается, чтобы читатель понял именно так , а не иначе – в этом смысле, оно насилует и предпосылает именно такое восприятие еще не прочитанного текста. Автономова, невольно, и вопреки стилевым ограничениям, оказывается автором такого комментария к тексту, который ставит сам текст на место комментария – чтение «О грамматологии» превращается в увлекательную одиссею поиска соответствий и различий академической интерпретации и текста книги.
С после -словиями дело обстоит несколько иначе: они не столь навязчивы, их вообще можно не заметить, если не добраться до конца книги, и они ничего не ‘расшифровывают', не ‘вводят в курс дела'. Предисловие как жанр куда более академичен, чем послесловия, и поэтому невозможно представить себе неакадемичные тексты в качестве предисловий [10]. Поэтому послесловия могут позволить себе гораздо больше: их «форма начинает колебаться, трогаться со своего места (так что послесловие оказывается «тронутым» и «съехавшим»)» [11].
«Тронутость», сдвиги и по -двиги означают, среди прочего , что повествование выстраивается уже не по законам академичного стиля, а по каким-то иным принципам. Так, текст Д. Кралечкина про Деррида ставит под вопрос – может быть и не специально – основания академичного стиля, выбиваясь из-под дисциплинирующего гнёта иерархий. А текст В. Лапицкого нарушает логическую связанность и сцепление фраз в единое целое, необходимо требуемые от академичного текста и направленные на «закрепощение, на строжайшую привязку каждой, скажем, фразы к ландшафту, образованному целым» [12].
С академичными и прочими названиями дело обстоит так же интересно: если текст Н. Автономовой называется, в общем, просто и прямолинейно: «Деррида и грамматология», то послесловие Д. Кралечкина носит более замысловатое и многознач[итель]ное название: « Деррида : запись одного шума».
«Деррида» в названии текста Н. Автономовой означает то, что автор хочет раскрыть и реконструировать некие «истины» относительно Деррида и его ‘философии'. Деррида же сразу вызывает массу вопросов, на которые нет какого-то одного ответа.
С помощью таких «приемов», неакадемичные тексты ставят вопросы о стиле, или стилях, которые подавлялись в академичной традиции. Вопрос о стиле неоднозначен, у него сразу несколько путей: стиль текста, о котором мы пишем, и наш собственный стиль, стиль, в котором мы пишем.
Тексты В. Лапицкого и Д. Кралечкина – это не послесловия как резюме прочитанных и переведенных книг Деррида, это самостоятельные тексты, которые почти не соприкасаются с обычными ‘атрибутами' и ‘символами' Деррида – вроде часто мелькающих слов вроде «деконструкция» или «различание».
Но оказывается, что, упоминая в своих текстах Деррида и его «философию» лишь намеками и обиняками, они – т.е. тексты – казалось бы ‘парадоксальным' образом попадают в одну волну с теми эффектами, которых добиваются и тексты Деррида. Эти тексты – В. Лапицкого, Ж Деррида и Д. Кралечкина – очень разные, но им удается делать примерно одну и ту же работу: подтачивать философию наличия и академичный стиль, как ее порождение и выражение. Это те эффекты, которые они производят вместо «объективности» и «достоверности» текстов академичного стиля, и которых от них не стоит требовать. Так неакадемичные тексты справляются и с академичным стилем, и с кажущейся полнотой и потому непреодолимостью текста Н. Автономовой. Они «изменяют» академичному стилю, тем самым проблематизируя его: ведь если возможно повествование по канонам иных стилей, то это только еще раз подтверждает, что академичность – не единственный способ осуществления философии.
В противоположность декларируемой «верности» [текстам] Деррида, какая имеет место 'быть' в академическом стиле, в неакадемических текстах мы можем видеть что-то вроде постоянной «измены» Деррида. Событие измены [пред]полагает перечеркивание фигуры Деррида – Деррида – что означает одновременно и уход от него, и парадоксальном образом утверждение его же, что мы продемонстрировали на примере текстов В. Лапицкого и Д. Кралечкина.
В таком случае, неакадемичные тексты можно охарактеризовать как интерпретации. Такое перечеркивание обусловлено тем, что слово «интерпретация», как и «реконструкция», принадлежит философии наличия – о чем нас предупреждает и сам Деррида в тексте «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» [13].
Перечеркивание интерпретации не следует понимать в буквальном смысле, то есть оно означает, что перечеркнутое слово можно прочитать, оно не скрылось, но тем не менее, функция и значение этого слова изменились. Вместо интерпретации, основанной на наличии и академичном стиле, появляется интерпретация как попытка оторваться от них.
Возможности иных, неакадемичных стилей, наверное, не ограничены – их можно представлять и совершенно по-другому, не так, как было предложено мной и на непохожих примерах. Однако, скорее всего, у них будет одна общая «проблема»: они не смогут быть замечены и увидены в традиции (академичного) философского ‘знания', они окажутся лишь казусами, провокациями или «стилистическими демаршами» [14] относительно корректного академичного стиля.
Это происходит, вероятно, из-за того, что академичный стиль сохраняет и охраняет себя так , не подпуская к себе иное . Традиция спешит разобраться с текстами Деррида и их подрывными эффектами на своей территории – т.е. при помощи языка философии наличия, или академичного стиля. Повествование о них согласно иерархическому принципу, подкрепленное эффектами «достоверности» и «объективности» обезопасит традицию от возможных неприятностей с Деррида. Такие действия разоружают его тексты, которые в академичном прочтении не несут в себе никакой угрозы метафизике. Наоборот, неакадемичные тексты только усиливают опасность и эффективность приемов Деррида, поэтому их следует не замечать, считая не более, чем досадным недоразумением, всего лишь очередной ошибкой, заблудшей философией, которую все еще стоит направлять на верные стези.
[1] «Наличие» означает способ бытия всего, что существует – или присутствует – во всех возможных модификациях: как eidos, arche, telos, energeia, ousia, субстанция, трансцендентальное единство апперцепции, трансцендентальное Ego и т.д. Таким образом, это даже не понятие, или концепт, а нечто гораздо более фундаментальное, указывающее на весь способ существования классической философской традиции и её теорий, понятий, концепций. Деррида показывает, что во всех философских системах так или иначе постулируется то, что существует в качестве «наличного», то есть оно в некотором смысле первично , а, следовательно, за его пределы философствование в своем движении не может выйти. Так фиксируется некая абсолютная точка «наличия», которое является изначальным, ни к чему не сводимым, вечно присутствующим означаемым, обусловливающим возможность всех последующих означающих.
[2] Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000. С.139
[3] Автономова Н. Деррида и грамматология. // Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000. С. 7-110.
[4] Там же. С.11.
[5] Там же. С.31.
[6] Говорить об авторе академичного текста можно с большой натяжкой, т.к. он сам претендует на то, чтобы быть стертым в пользу истины академии.
[7] Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук. // Деррида Ж. Письмо и различие. М., 2000. С. 465.
[8] Кралечкин Д.Ю. Деррида : запись одного шума. // Деррида Ж. Письмо и различие. М., 2000. С. 476-493.
[9] Лапицкий В.Е. Западно-восточное паспарту. // Деррида Ж. Золы угасшъй прах. СПб., 2002. С. 113-121.
[10] В определенном смысле комичным тогда выглядит предисловие самого Деррида к «Началу геометрии» Гуссерля.
[11] Кралечкин Д.Ю. Деррида : запись одного шума. // Деррида Ж. Письмо и различие. М., 2000. С. 477.
[12] Лапицкий В.Е. Западно-восточное паспарту. // Деррида Ж. Золы угасшъй прах. СПб., 2002. С. 113.
[13] Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук. // Деррида Ж. Письмо и различие. М., 2000.
[14] Так отозвалась Н. Автономова об обсуждаемом нами послесловии Д. Кралечкина во время проведения круглого стола «Наш Деррида», материалы которого были опубликованы в журнале НЛО - №2 за 2005 г. (стр. 101).
Дата публикации: 10.01.06
Проект: Философские институции
© Беляева А. 2006