Определения фантастического уклоняются от ответа на прямой вопрос «что это?». Когда говорят о нём как необычайном, чудесном, невозможном, то тем самым уже помещают его в заранее подготовленную область ad marginem повседневного. Иными словами, фантастическое стремятся локализовать где-то «там», избавив от него приручённое повседневностью «здесь». Желание вытеснить фантастическое заставляет культуру вырабатывать специальные фильтры, на которых «оседает» фантастическое, не проникая дальше. Поэтому сочетание «фантастическая литература» в действительности имеет мало общего с фантастическим самим по себе, просто потому, что относительно этого «самого по себе фантастического» ещё ничего не решено.
Подведение фантастического под рубрику литературного жанра заставляет нас думать, что у него таки есть известная сущность. Таковой сущность является: быть только литературой, только компьютерной игрой и так далее. Редуцируя фантастическое к фантастике, мы крепим основания герменевтической благонадёжности нашей, этой вот повседневности. При этом подчеркивается вторичность фантастического, его производность от реального. То есть утверждается, что фантастическое может «быть» только потому, что уже есть не-фантастическое. Не-фантастическое, реальное это синоним к совокупности нам уже известного.
Зона максимальной детализации известного, максимальной насыщённости знаниями образует повседневность. Однако, вместе с тем, мы хотим, чтобы фантастическое произведение действовало на нас так, как если бы изображённый им мир был вполне реален и подлинен. Получается, что фантастическое одновременно удаляется от реального и сопрягается с ним. Отождествить фантастическое с фантастикой значит согласиться с тем, что сущностью фантастического является стремление к ординарности, которая может быть повседневностью какого-то возможного мира. Фантастическое низводится до уровня того, что могло быть повседневностью (фэнтези) или может когда-то стать ею (научная фантастика).
Оно превращается в своего рода резервуар избыточных мировых линий, нереализованных возможностей преобразования реальности. Тем самым блокируется фантастическое «сейчас». Нам предлагается согласиться с тем, что фантастического «здесь и теперь» нет и быть не может. Ему только позволяется быть в воображении. Замыкание фантастического в культуре выражает общую бедность допускаемого нами пространства модальных преобразований. Мы связаны необходимостью , допускаем возможность ‑ и только.
Вопрос об онтологии фантастического ставится, таким образом из перспективы определённой схемы распределения модальностей. В такой схеме присутствует необходимое и возможное, но не может быть случайного. И это понятно, поскольку случайное настолько хрупко и неуловимо, что ему никак нельзя приписать каких бы то ни было сущностных характеристик. То есть о случайном «самом по себе» высказываться нельзя/не получается. Это происходит потому, что его нельзя однозначно локализовать ни в необходимом, ни в возможном. Онтология случайного – это как раз и есть онтология аккумулирующихся отклонений, накопление которых одновременно пугает и манит повседневность.
Пригодный уровень герменевтической благонадёжности в принципе не может быть обеспечен случайному. Поэтому проблема состоит не в том, чтобы пересмотреть слишком «бедную» модальностями онтологию повседневности, а в том, чтобы вообще отказаться от использования этого термина. Из повседневности не возникает ничего, кроме случайности. Неустойчивость повседневности проявляется уже в том, с каким азартом мы напропалую отказываемся от неё, погружаясь в море фантастической литературы. Мы не просто не хотим быть в повседневности или «бежим» от неё, мы не можем быть в ней. Нас в повседневности ничто не держит или, точнее говоря, держит только то, что к ней не имеет никакого отношения.
Обычный порядок речи о случайном вообще и о фантастическом в частности, предполагающий в качестве их априорного основания повседневность кажется нам в высшей степени сомнительным. Нужно скорее говорить обратное: повседневность конструируется случайным, одним из проявлений которого является фантастическое. Повседневность – это случайность, вошедшая в привычку. Соответственно, случайность можно назвать повседневностью, к которой еще не привыкли. Заставить нас привыкнуть к повседневности, приучить нас к случайности пытается фантастическая литература. Она как бы намеренно стремится к ординарности. Она хочет, чтобы мы привыкли к будущему. При этом не происходит внедрения «ложной» памяти. Просто, нам ещё предстоит узнать о том, что мы будем помнить.
Случайное постоянно оборачивает прошлое и будущее, возможное и необходимое, реальное и нереальное. Оно, конечно же, никогда не достигает статуса универсального принципа или всегда уже достигло его. Выделить набор онтологических констант, которой соотносился бы со случайным невозможно, потому, что тогда оно стало бы уже неслучайно. Любой онтологической дифференции оно противопоставляет онтологическую индифферентность. Поэтому в случайном и в фантастическом как его варианте бессмысленно искать различия или сходства с «реальностью». Реальность совершенно безразлична и потому неописуема.
Именно потому, что фантастическая литература стоит ближе всего к осознанию этого факта она и изображает «фантастическое». Только таким образом и возможна членораздельная речь о реальности. Наращивание градуса фантастического только приближает нас к реальному, но не удаляет от него. Именно поэтому возможны постоянно возникающие споры о «правдоподобии», «убедительности», «реальности» того или иного фантастического мира. Фантастика не просто стремится к реальности, взыскует её, она представляет собой её самое близкое, самое похожее изображение.
Бессмысленно упрекать фантастическую литературу в том, что она очень однообразна. Её однообразие коренится в однообразии онтологической индифферентности реальности. Никакое различие не имеет здесь приоритета. Все они одинаково бесполезны и пусты. Поэтому модальность случайного образуется не посредством проведения различий, а посредством установления тождественности всех различий. Она, таким образом, имеет не аналитический, а синтетический характер. Она разделяет устоявшиеся соотношения событий и смыслов и сплавляет все события и смыслы воедино.
Характеризуя нечто как фантастическое, мы как бы предполагаем, что в рамках фантастического возможно всё. Но не является ли это вместе с тем и точнейшей характеристикой реальности? Реальность представляет собой всё, что у нас есть и более ничего. В реальности, как и в фантастическом не может быть ничего избыточного, потому что сами они ничего не добавляют к нашей онтологии. Любое утверждение о реальности самой по себе было бы также наивно, как и утверждение о фантастическом самом по себе. Их нельзя изолировать друг от друга. Их можно делать только совместно, вполне осознавая значимость и меру этой совместности.
Реальное и фантастическое как бы взаимно структурируют друг друга, производя тот уровень онтологической и герменевтической стабильности, который уже может быть опознан в качестве «нашей» повседневности. При этом ни реальное «само по себе», ни фантастическое «само по себе» не могут быть удержаны и эксплицированы онтологией. Модальность фантастического служит здесь для обозначения той зоны, в которой локализуются объекты, о которых поведёт речь новая синтетическая онтология. Режим существования этих объектов, их онтологический статус уже не может быть удовлетворительно описан при помощи какой-либо модификации эссенциалистского дискурса. Эмпирическое и внеэмпирическое переплетаются друг с другом, причём ни то, ни другое не получает преобладания. Исследование модальности фантастического вёдет нас к формированию новой «теории» опыта.
Модальная онтология фантастического дистанцируется от притязаний на проведение эффективного, могущего служить образцом различия между действительным (соответствующим сущности вещей, реальному положению дел и т. д.) и мнимым (иллюзорным, ошибочным и т.д.). Вместо этого предлагается ввести своего рода градацию степеней индифферентности. В наибольшей степени индифферентное соответствует реальному в старой терминологии. Соответственно, наиболее дифференцированное – наиболее «нереальному». Таким образом, происходит отказ от характерного для эссенциалистской онтологии принципа полноты, в соответствии познание сущности совпадает с полным познанием объекта.
Напротив, с точки зрения намечаемой здесь онтологии, познание сущности соответствует нулевой степени осведомлённости об объекте. Дальнейшее развитие такой онтологии осуществляется за счёт накопления случайного, что и обеспечивает единственную возможность детализации онтологических построений. В своем стремлении отойти от представлений о существовании некоторой априорной разметки опыта повседневности и одновременно сохранить возможность её рационального и антропологического описания модальная онтология фантастического демонстрирует, как кажется, отчётливо посттрансцендентальный характер. Она не принуждает опыт к некоторой прагматически эффективной форме повседневности, а наоборот пытается спросить об условиях её возможности. Такой вопрос, очевидно, имеет трансцендентальный генезис. Вместе с тем, для трансцендентальной онтологии именно повседневность и соответствующий ей «слой» выступают в качестве той «вещи в себе», последнего предела вопрошания, спросить об условиях возможности которого невозможно.
Посттрансцендентальная онтология мыслит опыт, с которым имеет дело, как гетерогенное, децентрированное целое, образованное множеством становящихся и исчезающих взаимодополнительных соотношений, к числу которых относятся в том числе соотношение реального и мнимого, вещественного и фантастического, пересекающиеся со многими другими соотношениями, некоторые из которых для нас в настоящий момент и любой другой могут быть закрыты и недоступны. Граница между членами каждого отдельного соотношения – реальным и мнимым, вещественным и фантастическим, достоверным и недостоверным – является подвижной и определяется в зависимости от контекста, в котором нам нечто даётся. Фокус онтологического рассмотрения постоянно смещается, привлекаясь тем, что здесь и теперь оказывается из ряда вон выходящим. Эти смещения являются своего рода флуктуациями данности, выражением которых служит представление об особой модальности фанастического, маркирующей моменты инфильтрации случайного в опыт.
Таким образом, ставится под вопрос принятое трансцендентальной онтологией подчеркнуто пренебрежительное отношение к случаю и случайному. Модальная онтология фантастического отрицает самопонятность вписывания феномена случайного в контекст трансцендентальной конституции опыта, как бы задним числом относящей возникновение элементов атипического к структуре способностей нашего разума, в ряду которых законное, но со всех сторон ограниченное место занимает способность воображения. Для трансцендентальной онтологии, совпадающей в этом пункте с «естественной» установкой случайное – это прежде всего и скорее всего воображаемое. Центральной проблемой посттрансцендентальной онтологии является концептуальное напряжение, обнаруживаемое между опытом и случаем. Тематизация этого последнего выявляет ту зону, где любое дискурсивное усилие прежней эссенциалистской онтологии, обнаруживающее по отношению к опыту критические и регулятивные претензии, оборачивается против самого себя, сбивается и запутывается.
Дата публикации: 13.11.06
Проект: Философия фантастики
© Сафронов П. 2006