Задумавшись однажды о вопросе “что такое знание?”, мне неожиданно пришло в голову, что это очень уважаемое, почти “святое” понятие, рождается всего лишь из простого банального предположения. То есть знание и предположение, как говорили в старину, – “диалектическая пара”, и я уточню – это “ответная” диалектическая пара, т.е. известным образом – точно – соответствующая. “Соответствие” я здесь понимаю как точную “принадлежность” одной категории другой; как причина соответствует следствию, закономерность - случайности и т.д. В отношении общепризнанных категорий вопросов о соответствии не возникает, вопросы возникают тогда, когда мы сталкиваемся с новыми категориями, как в своё время отмечал Поппер. Но здесь я вынужден остановиться “по требованию” и объясниться немного подробнее. Для меня диалектику, в том числе и соответствие её категорий, можно лучше всего показать на диалектике замка и ключа от него.
Замок и ключ бессмысленны друг без друга. Ключ должен строго соответствовать замку (это и есть его соответствие), иначе эта “диалектическая пара” теряет смысл, то есть она для хозяйства бесполезна: если ключ не тот или рабочая часть ключа сточена или погнута, им невозможно открыть дверь. Третий пункт диалектики: ключ должен работать, то есть иногда запирать или отпирать, то есть ключ полезен в его движении - что толку, если на дверях нашего сарая висит замок и есть ключ к нему, но задняя сторона сарая отсутствует, например разрушена. В этом случае замок и ключ к нему не нужны.
Итак, по моему скромному мнению, знание и предположение, как пара противоположностей, составляют высший смысл обеих категорий. Без предположения знанию нашему не сделать и шага – в одиночку оно тут же немощно спотыкается и спрашивает само себя: "А что я есть и для чего я существую в этом мире?" И в глубокой печали не находит ответа. Не верите? Давайте внимательно приглядимся к этой любопытной парочке.
Возьмём классический, банальный, но зато абсолютно ясный пример: муж поздно приходит домой. Жена видит, что на пиджаке у него длинный волос и от него сильно пахнет чужими духами. У женщины немедленно рождается подозрение-предположение. И она хочет знать "нечто", нетрудно догадаться что именно. Совершенно очевидно, что то, что она хочет знать, рождено, то есть мотивировано, её неприятным предположением. Здесь налицо то обстоятельство, что сначала возникло предположение, а затем потребность в некоем знании. И желание знать “нечто” у неё бы не возникло, если бы не было неприятного предположения в тот злополучный вечер. Выключили в доме свет, у меня предположение, что это надолго и я звоню, хочу (у)знать – “так ли это?”, чтобы поменять планы. Сел аккумулятор, опять предположение – забыл выключить ближний свет, но возможно, как худшее предположение, что это неисправность со всеми неприятными последствиями. И не мешало бы разобраться - (у)знать точнее.
Можно привести огромное количество примеров “положительных” предположений, неотвратимо связанных со знанием и мотивирующих знание. Я решил купить пылесос. У меня есть два “рабочих” предположения: это можно сделать через интернет-магазин или в ТЦ. Проверяя свои предположения, я узнаю (приобретаю знания), где существенно дешевле, каковы условия доставки, наличие товара, когда работает магазин, и всё остальное.
Предположение стремится к знанию и “разрешается” в нём. Но само предположение, рождается предыдущим знанием: в нашем примере с подгулявшим мужем – этим знанием является древний, как сама природа, печальный опыт подруг и знакомых упоминаемой в примере женщины. Вот так они и следуют друг за другом: предположение и знание и снова другое предположение, рождённое неким знанием, взятым из предыдущего опыта.
Но “серьёзный и вдумчивый” читатель мне возразит: «Это частные случаи, знание существует независимо от Ваших притянутых за уши каких-то “предположений ”. Конечно, существует отдельно, как и все другие категории. Представьте, абсолютно все, кто бы спорил! Возьмем для примера две ответные категории - пространство и время. С одной стороны, они работают как две философские категории, с другой - как два совершенно независимых понятия. Выдернем из этой пары, для примера, время. Мы все встаём с часами, глядя на время и, не дай бог, прибор, худо-бедно "генерирующий" время, то есть часы, утром откажет – у нас могут быть некоторые неприятности. Здесь мы пользуемся временем как некоторыми интервалами между событиями, их “длительностью” или последовательностью без всякой “мудрой” диалектики, и нас это вполне устраивает. "Обычное" время, отдельно от пространства, работает и в науке, но не как категория, а "обобщающим чином" ниже, как простое понятие. Это понятие с очевидным контекстным определением. Астрономы знают, что земля, теряя орбиту, упадёт на солнце через 500 млн. лет. Астрономы также знают время вращения земли вокруг своей оси и время вращения вокруг своей оси самого солнца. Здесь понятие времени не сталкивается с противоречиями и прекрасно функционирует на безбрежном поле астрономической науки. И если Вы подойдёте к астрономам или физикам и станете приставать к ним, пытаясь научить их “правильному” смыслу времени, то они, не медля, пошлют Вас лесом и будут правы. Понимание времени, как категории, связанной с пространством, в рабочем порядке им не нужно, и, слава богу - так проще жить.
Здесь мы столкнулись с диалектикой простого и сложного. Сложное – это кошмар простого, то есть убегание от его недостаточности, банальности, примитива, а простое - это тоже кошмар, но противоположный – мы убегаем от сложного, как чего-то избыточного и запутанного. Используя время в “простом” смысле, мы как раз и убегаем от кошмара сложного, то есть "не нужного", неадекватно увеличенного и “обильно уточнённого” – всего того, чем повсеместно кишат философские тексты.
Парадоксы времени проявляются уже на обывательском уровне представлений о нём. Мирный обыватель задаёт себе некоторое событие, например в вопросе «когда образовалась земля?». Как-то отвечая на этот вопрос, он снова задаёт себе вопрос, а что было до того, когда образовалось солнце, галактика, система галактик и, наконец, что было до “ big bang 'а”? Здесь обыватель надолго задумывается, начинает отчаянно чесать репу и, наконец, спрашивает сам себя: «Послушай, Никифор, а для чего это я сам себя спрашиваю? Ну зачем мне это нужно знать, что было до “большого взрыва”? Затем, стихая “морально”, он садиться и смотрит телевизор. А мы ему ответим, что ответа и не существует, так как здесь он бессмыслен: он для него бесполезен, то есть он ему не нужен “инструментально”.
Но всё-таки, что же было до “большого взрыва? Притихший обыватель сидит и, забыв свои вопросы, мирно смотрит детектив, а мы дёргаем на этом месте стоп-кран: “остановись паровоз” - здесь уже возникает вопрос мировоззрения, то есть чистая философия, где простые вопросы решаются на более высоком уровне понятий, то есть не на упрощённо-обывательском.
Ну а что касается профессионального уровня, на котором возникают вопросы ко времени, достаточно обратиться к Канту или к грекам – например к парадоксу стрелы.
Традиционное понимание знания, чаще всего, как "тотальной" информации о мире, явно не достаточно и расплывчато. Попытка как-то структурировать эту "тотальную" массу, мгновенно превращает её в частное знание: в физиологическое, биологическое, социальное и прочие знания. Смысл его всякий раз ускользает от его определённого философского понимания.
Да и сама “тотальная” информация, то есть всё, что видишь, и всё, что запомнил, не есть знание вообще, а простое нерасчленённое "воспринимаемое нечто".
И в самом деле, вот мы летим на электричке. За окном мелькают пейзажи: вот на лугу пасётся корова, вот стоит сгоревший дом, облезлый полустанок, а там огородики с картошкой. Столбы, насыпь, лес, кусты, вороны и многое, многое другое. Неужели всё, что мелькает за окном, знание? Здравый смысл нам подсказывает, что это очевидно не так. Знание нечто большее - это всегда выбор полезного и отсеивание случайного и ненужного. Этот первичный отсев и происходит в трансакции предположения, как предварительного знания, указывающего нам путь поиска и его средства, так как в предположении помимо предварительного знания содержится ещё и основание, "причина" нашего предварительного предполагаемого знания. Предположение указывает нам, на что мы должны смотреть, из чего выбирать полезное знание, необходимое в наших ближайших или отдалённых делах и заботах. Без предположения то, что мы по простоте душевной называем знанием, не есть знание, а есть не определённый (“не различённый”) пользой "тотальный" информационный массив, бесконечный “файл”. Мы открываем дверь квартиры и видим: грязный, с пятнами краски, линолеум коридора, обшарпанный лифт, щели в его пластике и "любезную" подсказку: "Ленка дура". Но кто такая Ленка, и зачем мне знать, что она дура?
Но упрямый “возражатель” снова настаивает: «Ну и что, Вы случайным образом собираете это нечто, “не определённое пользой", оно у вас откладывается в подсознании, а затем, по случаю, становится востребованным и поэтому оно является “предварительным” знанием, то есть тоже всё-таки знанием - "знанием про запас"?». Пусть будет так, но уважаемый скептик, это знание "про запас", тоже активируется предположением, наше предположение его оживляет и ставит в упряжку с другими знаниями, а значит, в том не активированном виде оно является не собственно знанием, а пока ещё просто пустым сведением или информацией. У знания более высокий статус – быть необходимым или, как минимум, полезным.
Ошибочно также понимать предположение, как всего лишь "недостаточное знание". В предположении всегда нечто большее, чем исходный недостаток знания, который требуется уточнить или привести в порядок. В предположении идея, то есть новое знание, мотив, образ знания и его причина. В предположении также внутренний контекст, заставляющий искать это знание. Знание - это по своей сути инструмент, который в спешке ищет наше предположение для своих дел насущных - не больше и не меньше. И в этом смысле предположение “ изначальней” по возникновению, чем само знание. Добавим, продолжая перечислять значения: знание - это проба предположения, предположение - это "наводка" на знание и проверенное, с разным успехом, предположение. Предположение “теряется” в знании, то есть знание отправляется в самостоятельный дрейф, служа, в свою очередь, предположением для другого знания.
Что касается соотношений знания и мнения («доксы»), исторически считающегося, по мнению многих, противоположностью знания, будем считать, что это историческое недоразумение, как флогистон или геоцентрическая космогония. Мнение, как противоположность знанию, на мой взгляд, – это полезное “техническое” понятие, но не выражающее естественной, внутренней энергии и необходимого самодвижения, как это делает предположение, например в случае с обманываемой мужем женщиной. “Мнение” можно засчитать всего лишь как одну из функциональных составляющих предположения. Неверность определения мнения, как категории, ответной знанию, – тема особого разговора. И мы повторим вслед за Аристотелем: “Платон друг, но…”. (“Пир”).
В самом полученном знании, с другой стороны, всё ещё содержится “его предположение”, то есть его основание, которое может быть ещё не изжито ввиду недостаточности или ошибочности полученного нами знания. Мы можем поиметь в "новом знании" не то, что содержится в нашем мотивирующем предположении и вернуться к нему снова, чтобы искать другое знание, соответствующее исходному предположению. Здесь предположение, как мудрый любящий отец на картине Рембрандта, готово простить знание и начать “всё сначала”, наплевав на неправедную жизнь своего блудного сына. Поэтому полученное знание никогда не остаётся наедине с собой, то есть без своего предположения "среди равнины голой”. Оно всегда одно с ним, как с "путём приведшим к нему" (Гегель). И тут я не оригинален, а всего лишь стою на плечах гиганта.
Также как будто многими традиционно считалось, что ответная пара для знания есть вера. Иногда это почти правда: когда нет необходимого знания, мы часто пользуемся верой, как верой в некий достаточно структурируемый ход вещей, но у меня сложилось отдельное мнение, что вера - это всего лишь разновидность предположения, его психологическая форма (чувство), внедрённая и конституированная религиозным мировоззрением и укравшая у знания его "настоящего" партнёра по изначальному глубокому смыслу. Вера, как религиозная вера, запутала до крайности его первородный смысл. К слову сказать, у предположения, как мощного инструмента, есть много других конкретных форм: наверное, это версия в уголовном поиске, гипотеза - в научном, бюджет, план, чертёж, проект, смета и прочее, и прочее. Не настаиваю на полноте и правильности "оглашённого списка", но настаиваю, что у этой категории бесконечное множество её конкретных форм.
В связи с верой, здесь может быть гораздо вернее использовать другое понимание вещей. Если немного задуматься, станет очевидным, что прежде чем предпринимать что-либо в предметном мире, мы вынуждены строить для себя предполагаемую цепь предстоящих событий, условно говоря, строить планы. Но также совершенно очевидно, что любые планы, составляемые из отдельных акций или событий, основаны на оптимистических предположениях: мы не ошиблись в наших знаниях о них, и ничто случайное, не вошедшее в эту цепь в силу природной ограниченности наших знаний, не спутает, не перечеркнёт наши предположения, наши планы. Можно сказать: для того, чтобы сделать нечто, нам нужна оптимистически построенная предполагаемая цепь событий. Назовём эту оптимистическую цепь событий “конструктивным оптимизмом”. Так вот, вера, в отличие от нашего “конструктивного оптимизма”, не строит оптимистическую цепь событий, выбирая наиболее вероятные из них для успеха и избегая фатальные, не ведущие к цели. Вера отбрасывает всё и предлагает просто верить (в чудеса), плывя по течению самостийных событий как лещ, подбитый пароходным винтом всплывает кверху брюхом и “стекается” вниз по матушке Волге на радость расклёвывающим его чайкам и воронам.
Если брать предполагаемые нами события как самые значимые события и одновременно брать их со стороны возможных фатальных для нашего дела отклонений, то есть со стороны их вероятности, то здесь мы вплотную приближаемся к настоящему пониманию риска, то есть риска как понятия. По нашим представлениям, риск, по своей природе, - тоже предположение, точнее его форма – “конструктивный оптимизм”, который основан на абсолютно осознаваемой и, в известной степени, разнообразно просчитываемой вероятности событий, вводимой в нашем предположении. Итак, риск – это предположение, но осознаваемое как не до конца видимый, но желанный окончательный результат, хотя готовятся и к неудаче.
Но вернёмся снова к нашим знания и предположениям.
“Гордое” знание часто гуляет само по себе, как “та кошка”, и здесь есть проблема. Оно не признаёт никакого родства со своим предположением, считая его низменным и никчёмным. Не признавая и не видя своих истинных корней, оно поэтому страдает снобизмом избыточности и ею кичится. Знание, особенно академическое, зачастую воображает себя абсолютно самодостаточным, поскольку, начиная с обучения, оно начинает с самого себя, а его основания и мотивы удалены по причине рациональности и упрощения этого самого процесса обучения. Хотя они неизбежны, но предположения в академическом знании есть предположения технические, а не из живого предметного мира. Технические, они существуют лишь постольку, поскольку необходимо сохранять логику и последовательность его изложения и представления.
Но, с другой стороны, у предположения, не меньше оснований кичиться собой, так как предположения – это аксиомы, постулаты, неразличимые, пока невидимые основания всех наших знаний, то есть самое важное, глобальное, с чего всё в этой жизни и начинается.
Далее: мы не всегда знаем (понимаем) наши предположения: “А для чего он выкрал это досье?”, “А чего это он всё ходил и вынюхивал здесь?” “С чьего тела ?(можно снять брильянты)?”. Так что у предположений не меньше и своих грехов.
Можно также возразить: знания - это всегда нечто новое, то есть его всегда "ищут", а в предположении знание по определению не может быть новым, то есть оно всегда бывшее "в употреблении", предполагают только то, что знают. Как можно предполагать нечто неизвестное? Это не так: в предположении могут быть тоже совершено новые идеи, но как неожиданные связи уже известных явлений. И, с другой стороны, такое понимание сужает понимание знания, так как знание всегда есть адресное знание, то есть это знание для кого-то - школьника, студента или астрофизика, открывающего реликтовое излучение. Но, строго говоря, в умении предполагать новое, незнакомое есть серьёзная проблема.
Но этим, конечно, не ограничивается сложная и интересная диалектика предположения и знания. Предположение некоего знания, как и причины, может исчисляться статистически как полезное или истинное знание. Можно присмотреться к различным формам предположения и к его соотношениям со знанием: предположение может быть удалённым, предположение может быть предположением по умолчанию, оно может быть в различной степени скрытым умолчаниями, то есть "презумпциями", как в экономике и праве. Особенно любопытны предположения в политике, когда, например, предполагается, что выборы, то есть получение знания о количестве голосов, являются "настоящим знанием”, то есть "истинным знанием" "народной воли". Смешно - не правда ли? А суть в том, что предположение о "народной воле" здесь скрыто за избыточно-казённым уважением к весьма “серьёзной” процедуре нахождения самого знания (числа голосов). Но, строго говоря, на “настоящее знание” может претендовать нечто другое: социологический опрос, научное исследование и, наверняка, что-нибудь ещё. Да и наш опыт говорит нам: с полнотой и истиной выражения общей и справедливой воли здесь сложности. И с другой, но важной стороны, воля народа, даже если она учитывается и считается без нарушений, не всегда есть “правильная” воля: выборы Лукашенко, Брежнева, Гитлера – все они были выбраны “честным” большинством голосов.
Дата публикации: 13.02.07
Проект: Библиотека форм
© Доменский С. 2007