Наши трупы пожирают разжиревшие жуки,
После смерти наступает жизнь что надо, мужики!
Е. Юфит, «Мочебуйцы-труполовы»
«Слишком странный, чтобы жить, слишком редкий, чтобы умереть» – может ли эта фраза быть законом какого-либо социального «организма»? Может ли ее, в частности, присвоить то или иное поколение?
Поколения бывают потерянные, а бывают ненайденные. Вопреки нейтральной логике социологического описания поколений, их эпитеты говорят о том, что о поколениях вспоминают тогда, когда с ними что-то не так. Когда, например, поколения «не меняются», вступают в конфликт, задерживаются в развитии, теряются (как дети, которые находятся в капусте). Выражение «удачливое поколение» совершенно не звучит, поскольку оно скрывает факт формирования «поколения», которое всегда выбывает из плавной смены возрастных и социальных типов.
Пример ненайденного поколения дается Шекли в «Координатах чудес» – в лице одного-единственного главного героя, Кармоди. Весь сюжет строится на том, что Кармоди пытается найти свою «Землю», выбирая ее из множества пространственных и временных дубликатов. Когда он попадает на настоящую Землю (его время и место), он понимает, что лучше продолжить поиск дальше, хотя искать уже, в принципе, нечего. Земля не удовлетворяет желанию Кармоди.
Ненаучное поведение Кармоди имеет отношение не к целям и не к тому, что у него было или есть, а к его желаниям. Кармоди длит желание даже тогда, когда все говорит против. Он буквально находит обетованную землю, но выясняется, что его желание ее искать больше этой земли. Уникальность Кармоди в том, что он может смерить землю желанием, он новый землемер, наследник ремесла господина К. Он длит желание после того, как оно исполнилось. Странность ситуации Кармоди в том, что он «не знает, чего хочет», однако его желание так велико, что он готов сразиться с принципиально неизвестными опасностями вселенной. В результате Кармоди выпадает из своей естественной среды, в которой желания всегда функциональны, становясь некоей космической голью перекатной, антиэкологическим агентом желания, ради которого изобретается персональный «хищник». Именно он остается непознанным всей этой истории.
Кармоди – первый человек, ставший инопланетянином, как первая обезьяна стала человеком, вероятно, только тогда, когда начала «трудится», и висевший на самой дальней ветке банан заслонил от нее избыток той пищи, которая валялась вокруг. Человек – обезьяна, готовая все отдать за тот самый любимый банан, который упорно не хотел сбиваться бросаемыми камнями.
Мы желаем того, чего желать совершенно невыгодно. Мы желаем то, что не представляет «уже» никакой ценности. Этот разрыв, собственно, и называется желанием, а не простая «установка к». Желание антиэволюционно – даже если эта эволюция социальна. Желание начинается у того, «кто не знает, чего хочет».
Дление желаний было освоено так, чтобы они не длились слишком долго. Ведь если желания изменяются слишком быстро, исчезая на глазах, невозможно выстроить никакую систему мотиваций, вознаграждений и управления как такового. То же самое – невозможность управления в условиях «одного желания», его упорства. Социальность всегда представляет собой снятое желание. Его не должно быть слишком много и не должно быть слишком мало, то есть его вообще нельзя замечать. Это как раствор в строительном смысле.
Поколения – лишь способ экономии желания (но не «на» желаниях). Сама логика поколений исходит из некоего «квотирования» желаний: желания всегда обманываются тем, что им приписывается некоторое «время исполнения», срок, который, собственно, и составляет хронологию поколения. Поколение рождается как желание, но умирает, то есть представляется, как желание с точным сроком. Обычно этот срок не обсуждается, поскольку он видится предельно анонимным и натуральным. В обычной социальной «среде» (со всеми ее экологическими коннотациями) поколения вступают в инсценированные конфликты, которые всегда служат для заполнения этого «срока», благодаря которому рождение поколения – это всегда «рождение мертворожденного». Поскольку поколение рождается и одновременно умирает под знаком «все – это – у вас будет».
Любое «желание» обосновано неким фундаментальным заблуждением, но не в том смысле, что оно «желает ложного». Заблуждение связано только с тем, что желание заранее открывает себя как задаваемую для себя отсрочку, которая не имеет никакого экономического оправдания. Но именно этим оно создает возможность для экономизации, которая отличается от некоей натуральной экономики потребления/обладания. Поколение всегда является агентом желания, поскольку оно желает того, чего у него нет – именно поэтому-то оно и составляет «поколение», а не еще какую-то социальную группу. Поколение всегда подражает классам, но поколения экономизируются собственным «расписанием», тогда как в случае классов такое расписание всегда оставалась под вопросом. Поколение, однако, желает желаемое так, что, даже получая в отсрочке некоей представление об исполнении желания, оно всегда отвергает это исполнение, желая «желать иначе». Например, младшее поколение хочет того, что есть у старшего, но истина его желания состоит в том, чтобы желать желать это иначе. Социальная логика исходит из необходимости устранения разрыва этих двух логик, представляя его в качестве проблемы «наследования» (как если бы она была так проста). Обычное взаимодействие поколений обманывает каждое поколение по меньшей мере дважды: сначала желание обманывается собственным содержанием, представляясь всего лишь в качестве желания экспроприации, а затем оно обманывается в акте наследования, благодаря которому желание получает даже не то, что составляло воображаемое содержание этой экспроприации. Такая норма позволяет каждый раз многократно исключать «чистое» желание, не отвергая его логику, а используя ее.
Но в некоторых случаях театрализованные конфликты поколений, связанные с самой логикой их срока и поры, нарушаются. Эффект «ненайденного» поколения возникает там, где желание теряет экономизацию: все его окружение говорит в пользу того, что желания должны уступить место более эффективным «инструментам». Как только желания становятся некоей роскошью, воскрешается логика некой радикальной эволюции (но никак не революции и не контрреволюции): максимальное приспособление требует настолько быстрых и непредвиденный мутаций, что ни о каких сроках желания можно не говорить. Само желание предстает в качестве атавизма. В конечном счете, ненайденное поколение – это желание в условиях гиперэволюции. Бактерии ничего не хотят не потому, что они так просты, скорее, желания для них в принципе избыточны: они существуют в некоем «потоке актуального» , в котором любая отсрочка немыслима. Бактерия либо получает все сразу, либо гибнет. Будущие поколения являются на самом деле лишь увеличившимся прежним. В Хищнике (которого невозможно обнаружить) Кармоди находит свою собственную противоположность – бактерию, которая настолько подвижна и изменчива, что может предстать чем угодно (она каждый раз идеально приспосабливается к контексту, в котором оказывается Кармоди). Хищник – это и поддельный налоговый инспектор, и космический корабль, и старый школьный приятель, каждый раз это элемент некоей замкнутой социальной ситуации, в которой статист не отличается от главного героя.
Зададимся невозможной задачей – изучением повадок тех бактерий, с которыми приходится иметь дело Кармоди. Для начала ограничимся определенным нарративным локусом.
Откуда берутся бактерии, «культура» которых производит эффект ненайденного поколения? Какую эволюцию пришли они сами, если только не получились с самого начала, которого здесь нет и быть не может?
Первые бактерии отличались тем, что бесконечно верили в Большого Другого, но не в любого, а особого. В самой примитивной форме эта вера носит практический, скрытый от самой себя характер, который обеспечивает возможность бесконечных деклараций желаний и в то же время закрывает возможность работы с ними. Большой другой – это всего лишь практическое убеждение, что «Этот мир придуман не нами» или «Так заведено». То есть это метка разрыва между «мир придуман не нами» и «в этом мире само собой ничего не делается». Бактерия стремится заполнить этот разрыв, стереть его с лица земли. В отличие от Кармоди, бактерии верили в мир (а его желание – это как раз отрицание мира). Большой другой срабатывает именно так, как нужно – то есть он отменяет какую бы то ни было эффективность желаний.
Сначала бактерии были ленивы. Бактерия не живет в мире, она относится к нему как к господину, непонятному, но, очевидно, логичному. Этому миру нужно платить барщину. Барщина, которую приходится платить Большому другому, слишком велика, чтобы можно было рассчитывать на что-то еще. Бактерия в принципе не может оставить ничего для себя, ибо тогда она уклонится от «жизни». Она не только боится «досуга» (бактерия работает всегда – и даже когда спит), но и считает его изменой жизни. Парадокс: именно в той степени, в какой отвергается самоорганизация и возможность некоего автономного желания, инстанция «жизни» становится для бактерий ближе с каждым днем.
Затем бактерии стали больше нервничать, поскольку онтологическое противоречие снять не удалось. С одной стороны, если мир придуман не нами, а мы – часть этого мира (от чего бактерии не могут отказаться, они же апологеты актуальности), все должно совершаться само собой, по природе, то есть автоматически. С другой стороны, если в мире ничего само собой не делается, вопрос именно в требованиях этого мира, которые могут меняться с устрашающей скоростью. Мир бактерий – это мир моральной природы, которая постоянно испытывает их все большими запросами, некими совершенно непрозрачными экспериментами. Бактерии всегда чувствуют себя как наделенные сознанием крысы в лабиринте зоопсихолога – они понимают, что это эксперимент, но это понимание никак не отражается на эффективности решаемых задач. Дело не в существовании Большого другого, а в его полном слиянии с позицией «Не мы это придумали». Эта позиция окончательно деморализует бактерий: их мышление осуществляется лишь в том содержании, которое призывает отказаться от факта самого этого мышления.
Проблема в том, что для бактерий невозможно узаконить отношение к Большому другому. Законы природы представляются им чересчур формальными и общими, то есть это не законы отношения к природе, а законы издевательства природы над бактериями. Лакан, столкнувшись с «природой» бактерий, был бы поражен тем, что Большой другой здесь не имеет никакого отношения к символическому (закону и институциям), он всегда слишком заигрался с реальным, то есть с предельной хаотичностью требований и благоприятных обстоятельств, по отношению к которым невозможно расплатиться.
Некоторые ретроградные бактерии, своеобразные динозавры, выработали стратегию «хранения» желания, которому не было места в мире, в который они верили. Желание уничтожено нездоровой природой Большого другого, но эти бактерии решили сохранить его в себе, как память или сокровенное. При этом они не хотели желать . В конечном счете они стали «цистами» желаний, надеясь, что они когда-нибудь проснуться. Главное – не подходить к этому делу технологически, не будить. Так желания стали самодостаточны, теперь у бактерий они существуют в виде заповедника.
Успех бактерии связан с тем, что она является агентом бесконечно-актуального, для которого «желания» представляются пережитком или внутренней слабостью. В принципе, субъект – это слабо, потому что его легко взять на слабо. Действие Большого другого, который в принципе не имеет ничего общего с символическим законом (по отношению к которому всегда можно вести себя по принципу «Сделал уроки – Иди поиграй!», что с точки зрения бактерии кажется просто непотребством), распространяется на всю совокупность бактериальных взаимодействий. Большой другой – это еще и халява, причем наука бактерий состоит только в одном: мы заведомо знаем, что мы ничего не знаем об этой халяве, грубо говоря, мы никогда не знаем, что же нас ждет за углом. На самом деле не Кармоди не знает ничего о хищнике, а Хищник заведомо ничего не знает о Кармоди, поскольку он должен изменяться так, что никакого знания остаться не может – именно в этом случае он может съесть Кармоди. Бактерия избавляется от онтологической расщепленности ее мира, утверждая себя в качестве безусловно пассивного авантюриста. Условия могут измениться так быстро, что главное – не отстать от мутаций окружающих, для чего необходимы все более мощные мутагены.
Трансформация бактерий в самих себя (до этого они были, вероятно, еще одним поколением) скрывает исходную извращенность Большого другого: он возложил на них сознание об автономии как иллюзии, подкрепляясь достижениями гуманитарных наук. Распространение среди них учений Фуко и Лакана привело к еще большему укреплению позиций непотребного Большого другого, который теперь всегда выражается в тезисе о полной деструкции субъекта и любого самоорганизующегося действия. От Лакана бактерии узнали только то, что у субъекта (как классического, так и организационного – колонии, кишечнополостного организма и т.д.) нет ничего внутреннего. Бактерия полностью исполняет этот закон, она не имеет ничего внутреннего. Попытка рассмотрения ее в качестве отдельного организма, чего-то целого, суверенного, означает применение к ней, проекцию устаревшей логики желания. На деле бактерия – это не в большей степени организм, строящий отношения со средой, чем условно дифференцированная среда, срезаемый поток, небольшая запруда, которая вот-вот будет размыта.
Бактерии отрицают любую логику поколений, поскольку живут вечно-настоящим. Это беспредельное акме (греки говорили, что оно наступает к сорока годам, но они ничего не знали про бактерий), которое может только преумножаться. Поэтому Кармоди, который ушел в открытое пространство, противостоит не какому-то другому поколению, а обобщенному акмеизму бактерий, освободившихся от желаний. Он не может что-то сказать против этого эволюционно наиболее успешного буддизма, поскольку «этого мира» ему мало, хотя он и не является коллекционером миров. Если бактерии, становящиеся «хищником» Кармоди, занимают все настоящее, они уничтожают Кармоди, хотя он и продолжает существовать. Возможно, что именно в этот момент, после структурной смерти, начинается настоящая жизнь Кармоди, представителя единственного поколения, то есть ненайденного. Too Weird To Live, Too Rare To Die.
Дата публикации: 10.07.05
Проект: Философия фантастики
© Кралечкин Д. 2005