Кралечкин Д.

Внутри и вне ящика с инструментами

[Жиль Делез, Феликс Гваттари. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Пер. с франц. и послесл. Я.И.Свирского; науч.ред. В.Ю. Кузнецов. – Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. 895 с. Рецензия впервые опубликована в: Пушкин, №3-4, 2010, с. 114-117.]

Французские философы не скупились на похвалы друг другу. Известное высказывание Фуко - «быть может, однажды век станет делезовским» - давно стало удобным материалом для толкований, в том числе и самого Делеза («я был самым наивным, самым философом»). Например, Патрис Манилье трактует его в том смысле[1], что век, который должен стать делезовским, – не просто эпоха, а само секулярное; так что это пророчество исполнится тогда, когда то, что ранее витало в облаках высокой теории, буквально «упадет нам на голову», покрыв собою все многообразие опыта. В одной из рецензий Антонио Негри назвал «Тысячу плато» «самой важной философской работой XX века», потом, правда, уточнив в разговоре, что это «одна из четырех или пяти наиболее важных философских работ» [2]. Такой статус «Тысячи плато» определялся, прежде всего, тем, что здесь Делез, долгое время искавший способ действительно наивной, посткритической и даже физической философии, максимально секулярной именно в этом веке, нашел, наконец - благодаря Гваттари - то, что искал.

Но как обстоит дело с самим веком – не стал ли он и в самом деле настолько делезо-гваттарианским, что сама книга, по сути, уже не нужна? Не выполнен ли шизоанализ в самой реальности?

Выход «Тысячи плато» в русском переводе – событие из разряда тех, которым назначено стать событием, но которые вряд ли на это способны. Вряд ли кого-то сейчас способна всерьез напугать философская книжка такого размера, что ею можно убить небольшое животное. Конечно, какая-то волна поднялась, но скорее автоматическая. Например, в переводчике Якове Свирском многие годы ищут скрытого англофила, утверждая, что все свои переводы он делает с английского [3]. В фактической нелепости этого предположения легко убедиться, сверив несколько страниц из «Тысячи плато». На мой вкус, Свирский так даже слишком верно следует французскому тексту, что иногда может быть проблематичным. Интереснее другое – сама механика анимации, шевеления интереса.

Кажется, что только вернувшись ко времени тотального дефицита времен эдак начала 90-х (не только на тексты, но и на языки), мы способны сейчас почувствовать некоторое возбуждение. Самого по себе текста, конечно, недостаточно – нужна интрига, желательно личного толка. Интересен не правильный переводчик, а переводчик-махинатор, производящий не качественный товар, а пиратский. Юмор ситуации, конечно, в том, что, поскольку любой перевод может быть представлен в качестве фейка (по отношению к оригинальному и труднопроизносимому Dolce&Gabbana, то есть, mille pardons, Deleuze&Guattari), стирающего оригинальную маркировку и трудноуловимые «подробности», легитимный переводчик перестает чем-то существенным отличаться от своего китайского собрата-пирата. А это возвращает нас к нехитрой морали: «все кто хотел, уже прочитали, а те, кто не прочитал, им и не нужно». Дизъюнкции, но не синтезы, double binds и то, что в «Тысячи плато» называют «клешнями», – вот что правит нашим «культурным» балом, выстроенным в виде некоей двухтактной машины: необходимо близкое знакомство с одной выпуклой подробностью (что-то вроде «все блевали в тамбуре», если словами Д. Галковского), которое питает неизменную и вечную мораль, растворяясь в ней без остатка. Волна и спад, безо всякого дискурсивного опосредования.

Но, если отбросить достаточно скучный вопрос локальной «рецепции»[4], что, все таки, можно сказать о самом веке? Не прекратилось ли становление тех возможностей, которые ощущались еще в 70-е?

Сам факт встречи Делеза и Гваттари и соответствующего перехода Делеза – в общем-то, вполне академического по стилю философа – в совершенно иной жанр, долгое время не был присвоен историей философии, где то и дело раздавались призывы к дегваттаризации. Сейчас, особенно после выхода исследования Франсуа Досса, о котором неоднократно упоминает Свирской в своем послесловии, стало обычным, напротив, говорить, что именно в двух томах «Капитализма и шизофрении»[5] мы имеем Делеза как такового – если и не in a nutshell, то явно par excellence. То есть «поп-философия» «Капитализма и шизофрении», не имеющая ничего общего с современной медийной философией, развившейся после «новых философов», – стала итогом жизни, и даже не одной. Семейный вопрос «делезоведения» (сводящийся к тому, насколько союз с Гваттари был честным и равным, а насколько – неоправданным мезальянсом) скрывает проблему дискурсивности самого проекта «шизоанализа», который, по версии авторов, должен был вытеснить структурализм и психоанализ.

Ведь «шизоанализ», как стратегия Делеза и Гваттари, претендовал не на то, чтобы «по-новому» осветить уже наличную проблему, а на создание независимого способа мысли. Который, в отличие от психоанализа, должен был не интерпретировать «значение» (сновидений, симптомов и т.д.), а показать, как «на самом деле работает желание», представимое как абсолютно позитивная сила. Разумеется, сама по себе идея такой позитивной потенции или силы не нова – достаточно вспомнить Спинозу и понятие conatus’а. Но за счет того, что желание моделируется как работа машин, Делезу и Гваттари удается выйти за пределы традиционных концепций влечения, энергии, различных виталистских и физикалистских аналогий, присутствовавших еще у Фрейда. Шизоанализ стремился стать общим способом исследования желания как социально-политического феномена, конкурирующего по своей фундаментальности с «производственными силами», «эпистемой», «текстом» и т.п.

Но являются ли Делез и Гваттари авторами именно «дискурса» – в том фукианском смысле, в каковом таким автором были, например, Маркс или Фрейд, то есть авторами глобальной исследовательской программы, позволяющей по-новому разметить весь горизонт знания? Симптоматичным является тот факт - опять же, отмеченный в послесловии к русскому изданию - что первая рецензия на «Тысячу плато» вышла в 1985 году, то есть через пять лет после издания, в респектабельном французском журнале Critique[6]. Ее автор, Арно Виллани, в дальнейшем раскрылся не столько как независимый теоретик, сколько в качестве герменевта и пропагандиста шизоанализа. Рецензий «со стороны» – если брать те или иные «непартийные», то есть не ассоциированные с движением шизоанализа издания – крайне мало, если они вообще есть. Чем является такая задержка, такое «недоумение»? Следствием того, что родилась действительно новая «парадигма», на которую пока нечем ответить, или, напротив, того, что у кандидата на новую дискурсивность нет методов действительно эффективной атаки - и это несмотря на всю воинственность «Анти-Эдипа»? Является ли почти бесконечный текст о машине войны сам военной машиной?

Эти моменты нерешенности, зависания, простаивания, своеобразного инкапсулирования уже могут указать на то, что шизоанализ не стал дискурсом в том смысле, в каком им были (и остаются) марксизм или психоанализ. Вокруг проекта шизоанализа – во многом благодаря именно Гваттари – с самого начала существовало весьма насыщенное «интердисциплинарное» поле, но оно же и создает эффект черной дыры. Так, существующий много лет журнал «Chimères» легко представить как развитие и разработку именно «шизоанализа», а не толкование текста «Капитализма и шизофрении». Здесь, конечно, можно найти много интересного (как, скажем, и в менее шизоаналитическом, особенно в последние годы, журнале «Multitudes»). Однако сам шизоанализ выполняет функцию именно территориализации, задании некоторой рамки, или группы, которая, однако, с трудом соприкасается с остальными. Во всем этом есть привкус локальности, все это в нашем мире и нашем веке выглядит как некий местный колорит, как именно french theory - хотя авторы могут говорить на разных языках.

Попытки расширить шизоанализ благодаря синтезу с собственно научными теориями – например математической теорией хаоса или долгое время разрабатываемой в 70-е теорией комплексности – также выглядят достаточно натужно и избыточно: собственно, зачем нам богатство «Тысяч плато», если следует, скорее, изучать системы дифференциальных уравнений? Да, сам шизоанализ существует, в том числе, на склейке с массой научных теорий, однако прямое столкновение философского концепта и научной теории не представляет особой выгоды ни для одной из сторон.

Главное же в том, что для статуса дискурса шизоанализу не хватает именно открытости к врагам, к соперникам, по которым он мог бы нанести удар, причем вполне ощутимо, поскольку атаки шизоанализа всегда были слишком «буйными», чтобы их можно было заметить и калькулировать. Если психоанализ был именно шоком для классической рациональной (и экспериментальной) психологии, после которого она выжила, но в существенно ином концептуальном пространстве, если ссылки на Маркса зачастую обязательны даже для представителей экономического мейнстрима, то шизоанализ не смог шокировать даже своего непосредственного врага – психоанализ (особенно в его лаканистской версии).

Если не представлять ситуацию так, словно бы локальность шизоанализа была неким инкубационным периодом - то есть век Делеза еще не наступил - можно прийти как раз к противоположному выводу. Шизоанализ оказался слишком хорошо вписан в сам социальный порядок, выполнен на уровне социального воспроизводства, чтобы остаться независимой теорией или, тем более, дискурсом. Задержка, зависание, собственная территориализация шизоанализа, несомненно, совпадает с его осуществлением, с реализацией пророчества. Событийная хронология сыграла злую шутку, когда сам шизоанализ стал событием, попав в делезианский «эон» - время события, которое всегда «уже случилось или еще только ожидается» - и выпав из хроноса, вечно настоящего времени физических причин, а не бестелесных событий. Возможно, дискурсивное провисание шизоанализа определяется именно тем, что дискурс должен быть все-таки «хроническим», действовать на уровне вечного настоящего, времени без событий (хотя само его возникновение, разумеется, является событием).

Иначе говоря, век стал делезианским именно в том смысле, что шизоанализ стремится совпасть с «эоном» позднего капитализма, в котором отношенияфизических причин также уступили место логическим событиям, например операциям на фондовом рынке. Конечно, делезианское «становление» как концепт гораздо более упруго и содержательно, чем какая-нибудь менеджериальная «флексибельность», однако сама их связь, реализованная после 1968-го, в какой-то степени аннулирует «эмансипационный» и «политический» горизонт, заданный «шизоанализом». Подобная версия, была выдвинута в рамках лаканистского контрудара, выполненного Жижеком – прежде всего в работе «Органы без тел: Делез и последствия»[7]. Нельзя сказать, что работник в условиях современного капитализма – это именно тот «шиз», о котором говорили Делез и Гваттари, то есть «раскодированный» проводник желания. Однако избыток раскодирования находит собственную схему внутри капиталистического производства, а не за его пределами. Возможно, что люди, которые видят «Тысячу плато» в первый раз, могут счесть книгу сочинением некоего сумасшедшего бизнес-гуру: все, в общем-то, практически то же самое, только сильнее и бесполезнее. Вопрос не в том, что реальный поток капитала, конечно, выступает всегда в территориализированном варианте, вопрос в том, что история, да и сам шизоанализ, не смогли предложить никакой альтернативной «модели» для «чистого становления».

Избыток, перехлест, выполняемый шизоаналитическими желающими машинами, выступает в качестве именно некоей гарантии, а не краха уже наличного социального воспроизводства. А раз так, читатели, которые не встроены в логику научного воспроизводства текста (то есть читатели, не занятые написанием очередной статьи о Делезе), скорее, как это показывают многочисленные «пользовательские рецензии»[8], должны отнестись к «фундаментальности» «Тысячи плато» как к особому, редкому феномену. Например, возможно это та книга, которая создана специально, чтобы прочтение книги вообще могло быть засчитано за подвиг и рекорд. Или это книга, которую следует, скорее, каким-то особым образом не понять, расцепить свое бытовое понимание человека, живущего в делезианском мире, и текст.

Век стал «делезовским» в каком-то слабом смысле, и это, конечно, не позволяет окончательно закрыть историю шизоанализа, поскольку вопреки его замкнутости, казалось бы противоречащей логике ризомы, открываются возможности пусть менее демонстративного, однако более продуктивного, менеезначащего, использования «инструментов из ящика теории» (ведь Делез говорил о том, что любая теория – это «ящик с инструментами»). За пределами и делезоведения, и истории философии, и даже шизоанализа как названия определенных групповых практик, возникают самые разные варианты трансверсального присвоения и переписывания «концептов», которые в пределах «Тысячи плато» слишком легко замыкаются в «ритурнель».

Так, практическое воплощение шизоанализ нашел в стратегиях и тактиках, разрабатываемых израильскими военными на самом высоком уровне[9] (причем, на вопрос, «почему не Деррида?» военные специалисты отвечают, что деконструкция слишком непрозрачна и неясна, чтобы можно было ее использовать для решения вопроса о том, в каком направлении двигаться, когда зачищаешь город). В теоретическом плане наиболее интересные повороты обнаруживаются тогда, когда нет задачи «понять Делеза» или его развить, когда отдельные концепты начинают работать в гораздо более жестком и аналитическом стиле, чем даже порой в исходном тексте. Примером тут могли бы выступить работы таких авторов, как Мануэль Де Ланда[10] или, совершенно с другой стороны, Реза Негарестани[11].

Шизоанализ конечно, представим как ящик с инструментами, однако упакованы они настолько плотно, что уже вытащить один из них, не потянув все остальные цепочкой, в которой намертво сцепились всевозможные молотки, щипцы и зубила, – задача крайне сложная, хотя кое-кому она и удается. Может быть даже в самом этом «ящике» – исходно поставляемом в виде двух томов – инструменты под собственным давлением слились в единый сверхплотный объект, так что ни о каком «решении из коробки», out of the box, говорить не приходится. В условиях, когда оба тома шизоанализа наконец представлены по-русски, начальной задачей вряд ли может быть что-то иное, кроме упражнений, позволяющих набить руку, которая забирается внутрь ящика и пытается там, в сверхплотной среде, за что-то ухватиться. И уж совсем хорошо, если вытащенное – чуть ли не наугад – удастся как-то применить, к чему-то пристроить. Но для этого необходимо не только «ориентироваться по тексту», но и «ориентироваться в мышлении», то есть, в том числе, в тех способах использования инструментария, который невозможно просто обозреть в рамках краткого курса по истории современной философии, свысока сводящей шизоанализ к нескольким элементарным генеалогиям (в рамках скрещивания Маркса и Фрейда, давшего ряд немецких образцов 20-х годов). Как показывают актуальные примеры, шизоанализ начинает работать там, где он лишается своего собственного «корпуса» и применяется к устойчивым проблемам и повествованиям, создавая точки раскодирования и новой «сборки». То есть, не столько традиционный инструмент-молоток, сколько сыворотка, вакцина, антитело, энзим, перестраивающие артикуляции и дискурсивные связки, но не в плане произвольной «интерпретации», а достигая эффекта физического присутствия предмета мысли, мысли как абстрактной машины.

Дата публикации: 11.03.11
Проект: Планка

© Кралечкин Д. 2011