Я хотел бы поставить проблему экономики потоков. В последний раз кто-то хотел получить более точное определение потоков, чем просто чего-то, что течет по социусу. Я называю социусом не общество, но особую социальную инстанцию, которая играет роль полного тела. Всякое общество представляется как социус или полное тело, по которому текут и на котором срезаются потоки всевозможной природы, общественное же инвестирование желания состоит в этой фундаментальной операции среза-потока, которой можно дать удобное наименование – «шиза». Для нас пока необязательно иметь реальное определение потоков, но необходимо в качестве отправной точки взять номинальное определение, которое должно дать нам первую систему понятий. В качестве такой отправной точки для исследования по номинальному определению потоков я возьму недавнюю работу специалиста по потокам в политической экономии Даниэля Антье «Потоки и запасы» < Daniel Entier , « Flux et stocks »>. Запасы и потоки - это два фундаментальных понятия современной политической экономии, отмеченные Кейнсом, поскольку у него обнаруживается первая серьезная теория потоков в его «Общей теории занятости и процента». Антье говорит нам: «С точки зрения экономики, потоком можно назвать значение некоторых количеств услуг или денег, передаваемых от одного полюса к другому». Полюс – это первое понятие, которое необходимо соотнести с потоком: поскольку поток течет по социусу, он входит через один полюс и выходит через другой. В последний раз мы попытались показать, что потоки подразумевают коды в том смысле, что определенный поток может быть назван экономическим в той мере, в какой что-то в нем проходило, что-то было заблокировано и что-то блокировало или пропускало; примером нам служили правила образования союзов в первобытных обществах, где запреты представляют блокировку в возможном потоке браков; первые разрешенные браки, то есть первые позволенные инцесты, которые называют предпочтительными союзами и которые в реальности никогда не осуществляются, представляют первые способы прохода: что-то проходит, что-то заблокировано – это запреты инцеста, что-то проходит – это предпочтительные союзы, и что-то блокирует или пропускает – это, к примеру, дядя с материнской линии. Итак, есть определение потока через его вход и выход: понятие полюса подразумевает или подразумевается движением потоков и оно отсылает нас к той мысли, что нечто течет, а что-то другое – наоборот заблокировано, что-то пропускает потоки или блокирует их. Антье продолжает: «Зная, что полюсом будет назван индивид или предприятие, или даже совокупность индивидов или предприятий, может быть, отделений предприятий... – так определяются перехватчики потоков, когда ими проведенные операции – перехваты потоков – можно будет описать в связной исчисляемой системе...». Следовательно, понятию потока соответствует понятие исчисляемой системы; когда осуществленные операции, то есть прохождение потоков от одного полюса к другому, могут быть описаны в связной системе, это, очевидно, выражается в капиталистических терминах, я хочу сказать, что в этом контексте речь идет в рамках капитализма и на уровне абстрактных количеств как последнего остатка того, что имеет совсем иную наполненность в докапиталистических обществах, то есть как раз того, что в них представляется как настоящие коды. Но когда общество полностью раскодировано, потоки выходят на исчисляемую систему, то есть на аксиоматику абстрактных количеств, вместо того, чтобы отсылать к качественным кодам. Исчисляемая система внутри капиталистической системы – это остаток, абстрагированный от кодирования потоков: раз капитализм существует на базе раскодированных потоков, эти потоки включаются в систему с исчислимым основанием. Антье продолжает: «Как составляющие один и тот же поток можно рассматривать все блага, достигшие одной и той же стадии материальной или юридической трансформации в тот момент, когда они поступают...». Вот и третье соотносительное понятие: материальная или юридическая трансформация, «и если мы говорим о потоках, обмениваемых между различными промышленными секторами, то надо будет уточнить понятие сектора, а если речь идет о том, чтобы точно определить потоки производства, денежных доходов и потребления, нужно тщательно определить эти термины. Возьмем, например, поток денежного дохода – он определяется суммой всех денежных заработков...». Что означают все эти блага в денежном представлении? Это то, что экономисты называют номинальными заработками, поскольку они включают как просто доходы в виде заработной платы, так и вознаграждение директоров или дивиденды. Возьмем пример потока денежных доходов, определяемого через сумму всех благ в денежном исчислении, находящихся в распоряжении всех индивидов, составляющих коллектив. Доход такого большого числа индивидов может быть точно оценен, поскольку он определяется другими лицами, начальниками кадров, и определяется отдельно; но для большого числа доходов, значимостью которых нельзя пренебречь, невозможно предоставить точное определение, так что же – существует сфера неопределенности в самом секторе? Все это без сомнения связано с тем , чем является, как мы увидим, исчисляемая система. Итак, у нас уже есть тройная система референции: потоки, с одной стороны, отсылают к полюсам, с другой – к кодам или исчисляемым системам, а затем, в учетверенной референции, – к стадиям трансформации, секторам и, наконец, запасам. Вот пять коррелятивных понятий. С экономической точки зрения запасами благ и денег должны называться блага и деньги, удержанные каким-нибудь полюсом. Итак, поток – это то, что течет от одного полюса к другому, что входит и выходит, а запас – это то, что представлено как материальное или юридическое владение одного из рассмотренных полюсов; здесь мы хорошо видим коррелятивный характер двух понятий. Тогда запас будет определен следующим образом: полезность запасов различается в зависимости от обстоятельств, но связана тем или иным образом, в тот или иной момент, с существованием потоков, – но у нас, по правде говоря, появляется отчетливое впечатление, что потоки и запасы – это одна и та же вещь, только соотнесенная с различными единицами, в одном случае она является переходом от одного полюса к другому, а в другой – приписыванием к одному из полюсов, то есть это как две единицы измерения одного и того же – итак, полезность запасов различается в зависимости от обстоятельств, но связана тем или иным образом, в тот или иной момент, с существованием потоков. Впрочем, тогда как потоки позволяют высвобождать передвижения ценностей между полюсами, запасы представляют сумму ценностей в распоряжении одного полюса. Не существует благ, находящихся в запасе, которые в определенный момент не находились бы в потоке, – это одна из основ исчислимости, поскольку вход и выход из запаса составляют поток. Только лишь изучение потоков позволяет объяснить роль входов и выходов в вариациях запасов…
Итак, мы только что рассмотрели корреляцию понятия потока с пятью понятиями: полюсом, кодом или исчислимой системой, стадией трансформации, сектором и запасом. Если попытаться свести их в одно, то я полагаю, что таким понятием, от которого я буду отталкиваться в следующий раз, будет понятие среза-потока, производящее как раз такое сведение и объединяющее пять этих отсылок.
Ведь понятие среза-потока должно пониматься одновременно двояко: оно понимается в корреляции самого потока и кода, и если, повторим, мы замечаем, что при капитализме потоки начинают исчисляться, то лишь в пользу такого движения раскодирования, при котором исчисляемая система просто занимает место кодов. Тогда мы замечаем, что недостаточно просто говорить об исчисляемой системе, а надо говорить о структуре или системе финансирования.
Точная корреляция потока и кода подразумевает, что в обществе по-видимому – и это наш отправной пункт – нельзя схватить потоки иначе, чем посредством той операции, которая их кодирует, то есть, незакодированный поток – это, собственно говоря, вещь или неименуемое. Поэтому, как я пытался вам сказать в последний раз, ужасом общества является потоп, потоп – это поток, который разрывает барьеры кодов. Общества не особенно страшатся, поскольку все закодировано – семья, смерть, но что приводит их в панику – так это крушение чего-то, от чего трещат все коды. Итак, поток узнается как экономический и социальный лишь посредством и в коде, который его кодирует, а сама эта операция кодирования подразумевает два одновременных среза, одновременность которых как раз и позволяет определить понятие среза-потока: одновременно, в операции кодирования потока, производится выборка на потоке, то есть та выборка, которая определяет его полюса: он входит в этом месте и выходит в том, а между ними происходит срез-выборка; и тут же сам код отсылает к срезу другого рода: не существует выборки на потоке, которая не сопровождалась бы отделением на коде или в коде, который кодирует потоки, так что именно одновременность выборки потока и отделения сегмента кода позволяет определить код в предпочтении, отдаваемом определенным полюсам, секторам, стадиям и запасам. Понятие среза-потока оказывается двойным, поскольку оно – срез-выборка, относящаяся к потоку и, одновременно, срез-отделение, относящееся к коду. Мы снова обнаруживаем механизм бреда: это операция двойной шизы, которая состоит одновременно в выполнении выборки потоков в зависимости от отделений кода и наоборот.
Если в начале я совершенно номинально отправлялся от неопределенного потока, как вещи, которая течет по социусу, то социально поток может проявиться лишь в корреляции с кодом или, по крайней мере, в исчисляемой системе, поток квалифицируется в зависимости от кода, и в корреляции обоих на самом потоке, квалифицированном кодом, производится срез-выборка в то же самое время, когда по реакции сам код претерпевает срез-отделение или оказывается его местом. Отделение кода, коррелятивное выборке потоков. Это всего лишь формальное описание. С первого взгляда, безумец – это тот, кто пропускает неименуемое, кто несет раскодированные потоки: «бог говорит мне, но это не ваш бог»; у греков было понятие демона, и у них были боги, которые были наделены землей, все было хорошо размечено, они владели силами и пространствами; в некотором смысле, им не нужно было двигаться, они были оседлыми, у них была своя территория и демоны производили их кодировку. Нужно брать религиозную систему не на идеологическом уровне, а на уровне её принадлежности общественному коду; демоны – это были прежде всего силы, не уважающие коды. В «Эдипе» есть плохо переведенный текст: «какой же демон прыгнул самым длинным прыжком», прыгающий и пересекающий границы текст, то, что было неименуемой силой, безмерностью, и нет никакой натяжки в таком переводе раскодирования. Итак, демон говорит так, что безумец принимает и испускает раскодированные потоки, он смешивает все коды, все разбегается во все стороны. Так обстоит дело с Эдипом, если уж за него браться, ведь Эдип – это буквально провалившийся код. Когда что-то плохо оборачивается, всегда нужно вернуться обратно, чтобы посмотреть, где все пошло не так, как надо (ср. СССР), и если с психоанализом что-то не так, то почему и как именно не так?
Деррида прекрасно подметил, в каком смысле психоанализ, по крайней мере в одной из своих первоначальных интенций, противопоставляется коду; психоанализ – это система раскодирования, и поэтому вся эта история могла принять лишь плохой оборот. Ведь раскодирование означает либо чтение кода, проникновение в его секрет, либо же раскодирование в абсолютном смысле, то есть разрушение кода при пропуске потоков в сыром состоянии. Одна часть психоанализа предлагала себе в качестве задачи абсолютное раскодирование потоков желания, их пропуск через стену кодов, их перевод в текучее состояние сырых потоков желания. Именно здесь психоанализ был как нельзя более близок к желающей экономике и, собственно говоря, к желающим машинам, производящим потоки желания. Это хороша заметно в таких текстах Фрейда, как «Толкование сновидений», где он говорит: что отличает мой метод от ключа к снам, от сонника? Центральное различие состоит в том, что такие сонники предлагают код желания, Фрейд говорит, что они все предугадали, но они предлагают систематическое кодирование; это означает вот то, – вот что такое сонник. И в перспективе сонника сновидение если и раскодируется, то в относительном смысле, то есть открывается шифр кода. А Фрейд утверждает, что психоанализ не имеет с такими сонниками ничего общего, он не переводит. Деррида же в своей статье о Фрейде, в «Письме и различии», очень хорошо это показывает. Психоанализ производит абсолютное раскодирование, переводит коды в потоки, находящиеся в сыром состоянии, и тем самым он противопоставляется кодам. Само собой разумеется, что в то же время, то есть с самого начала, изобретается новый код, а именно эдипов, который всем кодам код; и вот все потоки желания переходят в эдипову кодировку, каков бы ни был поток желания, его втискивают в эдипову решетку. С этого момента психоанализ оказывается все менее и менее способен понимать безумие, поскольку сумасшедший – это действительно человек раскодированных потоков.
Человек, который показал это живым и убедительным способом, - это Беккет, чьи странные создания проводят время за раскодировкой всяких трюков, пропускают некодируемые потоки. Общественная операция может схватывать потоки лишь в их отношении к кодам, которые одновременно производят отделение потоков и выборку кодов и цепочек, а сумасшедший, подо всем этим, пропускает потоки, из которых уже нельзя ничего изъять: больше нет кодов, есть цепочки раскодированных потоков, но нельзя произвести их срез. Существует что-то вроде потопа или провала тела, что в конечном счете, быть может, как раз и является телом без органов, когда по телу и из него вытекают через входные и выходные полюса потоки, на которых уже нельзя произвести выборку, потому что уже нет кодов, на которых можно было бы произвести отделение.
Это состояние тела того, кто выходит из относительно тяжелой операции. Глаза прооперированного – это глаза того, кто был недалеко от смерти или недалеко от безумия, они где-то блуждают, он словно прошел сквозь стену. Интересно то, что называют выздоровлением, то есть своеобразное возвращение. Он коснулся смерти, это было телесным опытом – и в этой связи странно обстоят дела с психоанализом: почему Фрейд придает такое большое значение существованию инстинкта смерти? Он открывает свой секрет в «Торможении, симптоме и тревоге»: видите ли, если есть инстинкт смерти, то потому, что нет ни образца, ни опыта смерти, строго говоря, он допускает, что есть образец рождения, но не смерти, следовательно, есть еще один дополнительный довод, чтобы сделать из модели смерти трансцендентный инстинкт. Любопытно. Может быть, модель смерти – это что-то вроде тела без органов.
Пишущие об ужасах, начиная с Эдгара По, поняли, что не смерть является образцом шизофренической кататонии, а наоборот, кататоник – это тот, кто делает из своего тела тело без органов, раскодированное тело, и на таком теле осуществляется некая отмена органов. По этому раскодированному телу потоки текут в таких условиях, что они не могут больше быть закодированы. Раскодированных потоков, потопа боятся потому, что, когда они текут, нельзя больше произвести выборку, которая бы их обрезала, так же как нельзя на кодах произвести отделение сегментов, позволяющих управлять потоками, ориентировать их и господствовать над ними. Принадлежащий прооперированному опыт тела без органов состоит буквально в том, что по его телу текут некодируемые потоки, образующие саму вещь, неименуемое. В тот самый момент, когда он делает вдох, происходит какое-то великое смешение потоков в один неразделимый поток, который не способен на выборку, который нельзя срезать. Большой неуправляемый ручей, в котором все обычно различенные их кодами потоки объединяются в один единственный неделимый поток, текущий по одному и тому же телу без органов. Каждый глоток воздуха прооперированного безумца – это в то же время глоток слюны, поток воздуха и слюны стремятся перемешаться таким образом, что больше нет никаких различий. Более того, каждый раз, когда он вдыхает или глотает слюну, он одновременно испытывает слабый позыв к дефекации, смутную эрекцию: это тело без органов, которое разбегается во все стороны. Все это грустно, но с другой стороны, в этом есть очень веселые моменты, ведь в смешении кодов есть свои великие мгновения, поэтому Беккет – это комический автор.
Здесь также нужно заметить, что так конституируется сумасшедший и его место в обществе как место того, через кого проходят раскодированные потоки, поэтому-то он и воспринимается как фундаментальная опасность. Сумасшедший раскодирует не так, будто бы он располагал секретом, смысл которого нормальные люди потеряли, он раскодирует в том смысле, что в своем уголке он создает маленькие машинки, которые пропускают потоки и взрывают общественные коды. Шизофренический процесс как таковой, а не шизофреник, который не более, чем его шизофреническое продолжение, – этот процесс является собственным потенциалом революции в противоположность параноическим инвестициям фундаментально фашистского типа.
Мы приходим к этому первому результату: существует экономическая операция кодирования потоков посредством двойного среза – среза-отделения и среза-выборки, а на социусе в обществе существуют эти странные создания, сумасшедшие, которые пропускают раскодированные потоки. Самое удивительное явление во всей всемирной истории – это формирование капитализма, поскольку в некотором смысле капитализм – это безумие чистой воды, но, с другой стороны, это одновременно противоположность безумия. Капитализм – это единственная общественная формация, которая может появиться только при предположении крушения всех предшествующих кодов. В этом смысле потоки капитализма – это раскодированные потоки, и тогда встает следующая проблема: как общество вместе со всеми своими хорошо оформленными органами подавления могло образоваться на основе того, что ужасало все другие общественные формации, то есть на основе раскодирования потоков?
Внутреннее отношение между капитализмом и шизофренией – это их общая установленность, общее основание в раскодированных потоках как таковых. Как произошло это раскодирование? Нужно будет удерживать в уме одновременно два следующих требования: фундаментальную близость капитализма и шизофрении, и в то же время необходимо найти в этой фундаментальной близости объяснение того, почему подавление безумия при капитализме производится невероятно более жестоким и специфицированным образом, чем в докапиталистических формациях. В одном случае мы имеем политическую и либидинальную экономику, в другом - экономику раскодированных потоков.
Я хотел бы показать, что исторически всё это происходило в длительный период времени: есть синхронические и диахронические общественные машины; так, деспотические азиатские машины имеют действительно синхроническую форму: азиатский способ производства Маркса возникает внезапно, все детали и маховики государственного аппарата появляются синхронно. Формирование капиталистической машины растягивается на несколько веков. Это диахроническая машина, и необходимы были два больших периода: не сам капитализм раскодирует потоки, раскодирование осуществляется на развалинах и во время упадка великих империй, причем феодализм – это лишь одна из форм разрушения и упадка. Капитализм не работает раскодированием потоков, поскольку он уже предполагает эти потоки, потерявшие коды.
Маркс – это автор, который показал радикальную случайность формирования капитала. Всякая философия истории либо теологична, либо является историей случайностей и непредвиденных встреч. Исходный феномен капитализма: нужно, чтобы раскодированные потоки как таковые вошли в связку друг с другом. Что же обеспечивает эту связку? Здесь мы ощущаем: если следовать тому, что история может рассказать нам о процессах раскодирования потоков, то, что обеспечивает связывание раскодированных потоков как таковых, может оказаться лишь процессами особого исторического сектора.
Эта история капитализма подразумевает общее раскодирование потоков и одновременно нечто иное, словно должна была быть запущена машина по сопряжению раскодированных потоков. Так капитализму придается его совершенно иллюзорный облик либерализма. Но он никогда не был либеральным, он всегда был государственным капитализмом. Истории государственного капитализма начинаются в XII веке в Португалии. Никогда не было такого момента, чтобы потоки раскодировались и все было свободным, а уже потом шло присвоение < recuperation >, это зло присвоения. И если верно, что капитализм заменил старые рухнувшие коды машинами сопряжения, аксиоматическими машинами, которые гораздо более жестоки, чем самый жестокий деспот, хотя и по-другому, значит в то самое время, когда происходит раскодирование, всё включается в другую машину, машину по сопряжению раскодированных потоков. Отсюда близость с шизофренией в процессе раскодирования и противоположность ей – поскольку вместо пропуска раскодированных потоков капитализм останавливает их другими средствами, возвращает их в машину по сопряжению раскодированных потоков.
Вот, к примеру, история живописи. Очень странно выглядит история венецианской школы: до самого позднего времени она остается помеченной так называемым византийским стилем, тогда как Венеция к тому моменту уже сильно продвинулась в торговом капитализме, но этот торговый и банковский капитализм целиком и полностью удерживался в порах старого деспотического общества. В это время в качестве своей живописной формы христианство обнаруживает пирамидальные композиции, выстраивающиеся иерархическим образом и отвечающие деспотическому перекодированию. Эти византийские картины венецианской школы доходят до середины XV века, и что же мы обнаруживаем в этом прекрасном византийском стиле: перекодированное христианство, христианство, интерпретированное в стиле и модусе перекодирования: есть старый деспот, есть отец, Иисус, племена апостолов. На одной картине Джакобелло дель Фьоре изображены вереницы пирамид, расположенных строго в ряд и уходящих прямо вперед. Не только люди закодированы и перекодированы в византийском искусстве, но и их органы закодированы и перекодированы в великом единстве деспота, будь этот деспот Богом-Отцом или великим византийцем. Складывается впечатление, что их органы являются объектом коллективного иерархизированного инвестирования. Безумием было бы, если бы дева смотрела направо, в то время как маленький Иисус смотрел бы в какую-нибудь другую сторону. Чтобы изобрести такую штуку, нужно быть безумным, такого не может случиться в том режиме, где органы коллективно инвестированы, закодированы коллективом и перекодированы. В самом христианстве коды замутнены, но поскольку территориальные коды сосуществуют с деспотическими, даже краски встраиваются в живописный код. Но если в музее вы перейдете в другой зал, вы откроете совсем иное, великую радость и одновременно великую тревогу, которые заняты раскодированием потоков, и это раскодирование не совпадает со взрывом капитализма, а запаздывает по отношению к нему; великое раскодирование потоков в живописи происходит около 1450-го года, в разгар XV столетия, это было что-то вроде радикального отрыва: мы внезапно сталкиваемся с крушением иерархии перекодирований, крушением территориальных кодов, живописные потоки становятся безумными, и от этого лопаются все коды, а поток пропускается. Создается впечатление, что художники, оставаясь на своем месте деятелей искусства, соотносимых с социальной системой, – полностью переделывают своих христов в педерастов, делают их в высшей степени манерными, все это сексуализируется. Они пишут дев, которые похожи на всех женщин, малышей, которые только что попили, которые какают, они играют с этой операцией раскодирования цветовых потоков.
И как же они действуют? Все происходит так, словно представленные персонажи в первый раз становятся обладателями своих органов: коллективное иерархизированное кодирование органов закончилось, то есть их общественное инвестирование: дева и каждый персонаж буквально принимаются за свои собственные дела, картина буквально разбегается во все стороны: дева смотрит в одну сторону, два человека смотрят на маленького Иисуса, третий смотрит так, словно что-то происходит за их спинами, есть сцены на заднем плане, картина взрывается, разбегаясь во всех направлениях, в которых каждый начинает обладать своими собственны органами. Они не безумны, хотя и есть один безумец в венецианской школе – тот, кто занимается невообразимым сотворением мира. Вообще говоря, творение мира в византийском стиле происходило в иерархическом порядке, когда есть что-то вроде конуса или великой пирамиды деспотического порядка, в самом низу которой – территориальные коды, но сотворение мира, которое меня интересует – это старт: Господь Бог находится в воздухе в позе бегуна, он дает старт, перед ним – утки и куры, которые убегают что есть мочи, а в море – рыбы, которые тоже расплываются, и есть Бог, который всё это посылает, – так приходит конец всем кодам [Делез имеет в виду картину Тинторетто «Сотворение животных» – прим. перев.].
А что они делают с телом Христа? Тело Христа служит им телом без органов; они по-разному преображают его, придают ему вид влюбленного, мучимого, пытаемого, но чувствуется, что всё это лишь развлечение. Вы понимаете, что перспектива ничего не стоит как ухищрение, и без неё обходились те, кому она была не нужна, у кого были другие проблемы. Перспектива – это линии ускользания, и она может послужить лишь в живописи раскодирования, но она имеет вторичное значение, она не так уж важна даже в композиции картины. Что ж они будут делать? Они приоткроют бедро Христа, займутся маньеризмом, а все пытаемые тела, Св. Себастьян со стрелами во всевозможных направлениях, послужат им телом без органов. Повторяю, во всем этом опрокидывании живописной системы перспектива – это лишь маленькое ухищрение. Это живописное раскодирование должно быть обработано чем-то отличным от кода, и действительно, кода не будет, но будет странная живописная машина по сопряжению, и единство картины будет составлять не означающее единство кода и сверхкода, а система перекличек, повторений, противопоставлений и симметрии, это будет настоящая спрягающая машина, ведь речь идет о сопряжении потоков цветов. Существует настоящая живописная аксиоматика, которая заменит провалившиеся коды.
Капитализм не складывается одним лишь раскодированием потоков, он появляется в тот момент, когда раскодированные потоки как таковые входят в связку друг с другом. Когда это случилось – сказал Маркс, и это великая теория случайности. Как и на исходе феодализма, в Риме произошло раскодирование потоков, но оно повлекло возникновение новой формы рабовладения, а не капитализма. Необходима была встреча между раскодированным потоком капитала и детерриториализированным потоком труда. Почему осуществилась эта встреча? Нужно просмотреть в Марксе то, что касается первичного накопления, но при том условии, что оно может оказаться опасной уловкой, если мы скажем: а, первичное накопление – это тот самый трюк, который послужил процессу накопления или даже формированию запасов в самом начале капитализма. Необходимо понять, что первичное накопление названо первичным, чтобы отличить его от других форм накопления, а не в том смысле, что оно шло в первое время…
Функционирование капитализма, взятого даже в его промышленной сущности, – это банковское и торговое функционирование, то есть нужно поддержать тот тезис, что капитализм индустриален в своем существе, но он функционирует лишь через свою банковскую систему и через кругооборот товаров. Почему? Существует связка особого рода: капитал принимается контролировать производство, но разве такое случается впервые? Нет, но если обратиться к анализу Маркса, он настаивает на следующем: контроль производства со стороны капитала существовал в некотором смысле всегда, но в то же время он появляется лишь вместе с капитализмом. Я хочу сказать, что даже в перспективе банковского и торгового капитализма банки и торговцы закрепляют за собой особую монополию: так, в первое время у английского торгового капитализма существовал способ запретить иностранным капиталистам закупку льна и сукна; в этом случае такая статья исключительности является формой, в которой местные торговый капиталисты утверждают за собой контроль производства, поскольку производители уже не могут продавать помимо них. Необходимо выделить два периода: в первый капиталисты-коммерсанты, например в Англии, заставляют работать на себя с помощью особой системы делегирования, когда производитель становится чем-то вроде субподрядчика, и тут коммерческий капитал напрямую завладевает производством, что исторически предполагало тот значительный момент, когда торговый капитализм повел войну против лиг, то есть ассоциаций производителей. Это была борьба между производителями, которые с тревогой наблюдали собственное порабощение торговым капиталом, и торговым капиталом, который напротив, хотел все больше и больше обеспечить себе контроль над производством посредством системы субподряда. Но, как сказал Маркс, понадобится второй период...
(перевод - Кралечкин Д.)
Дата публикации: 17.06.06
Проект: Библиотека форм
© Делез Ж. 2006