Философия упрекается за институциализированную абстрактность стремления к мудрости. "Ум поможет всем" - возможно, но универсальность ума имеет обратную сторону: невозможность определить владельца. Универсальный ум опасен прежде всего тем, что он оставляет нас как философов в дураках.
Философия как Fach немцев - попытка стереть абстрактность ума путем еще большей абстрактности преподавательского корпуса. Философия теперь принимается за работу только тогда, когда ее принимают на работу. В действительности Fach исторически стирает тот факт, что греческая философия традиционно выступает в качестве "второй работы" (то есть греки вообще не работали, будучи господами). Философия имеет господское происхождение не в гегелевском смысле: скорее, она служит в качестве "второй работы господина", не имеющей прямого отношения к диалектике. Однако настоящий господин - не тот, что участвует в игре ставок и признания (господства по признанию и доверенности), а тот, кто "сын господина", давно забывший о какой бы то ни было необходимости отвоевывать признание. Философия - дело "сынов господ", барчуков. Она возможна внутри той логики, которая не позволяет "напрямую" иметь дело с работой или господством. Сын господина относится к господству как к наследству, с которым неизвестно что делать. В метафизическом смысле он утрачивает господство его наследованием, поскольку не имеет доступа к оригинарному происхождению господства, однако такая феноменология чересчур прямолинейна. Философия - способ обойти прямолинейность так, чтобы прямая не была самым коротким расстоянием.
Вопрос структуры философии в таком случае - "что делать детям". Например, детям господ, которые в принципе не господа, но и не рабочие, не рабы. Они готовы работать, но все, что у них получается - это философия. Ее вопрос - как возможен детский труд, если за него все равно ничего и ничем не платят (более того, если он структурно не нужен)? Есть версия, что детский труд - это рост, то есть за ребенка работает природа. Обязан ли ребенок расти, и есть ли какой-то процесс роста, который приводит барчука к господству? Как выполнить такой странный долг, если это работа, которая не зависит от усилий? Философия застряла в той зоне роста, в которой он вменяется в качестве долга, выполнение которого невозможно отследить в силу того, что этот долг не является моральным, он выполняется сам собой. Отсюда возник известный в философии запрет на усилия. Так, Декарт поразителен умением откладывать интеллектуальные задачи на потом, словно бы он знает, что за его интеллектом скрывается рост. Ум - не тело не потому, что его не видно и в нем нельзя усомниться как в инстанции сомнения. Отличие ума от тела задается тем, что тело можно тренировать, и мы увидим результаты тренировки. Мускулы растут под воздействием упражнений, тогда как тренировать ум бесполезно, лучше оставить все как есть, потому что такое "есть" - сам рост. Оптимизм философии в том, что, независимо от тренировок и диеты, ум сам дорастает до соответствующих задач, он растет, не имея внешнего, то есть не имея возможности себя измерить так, чтобы контролировать свой рост и сравнивать его с собой. Такие вещи, как res cogitans, оказываются "станком" философии, который работает так же, как долг ребенка, который принужден выполнять приказ "Расти большой!".
Ребенок, считается, пропускает такой наказ мимо ушей или считает его само собой разумеющимся, то есть он "поступает" как взрослый, подтверждая выполнение такого приказа. Он не слушает глупости, что в данном случае является условием их выполнения. Философ начинает такой приказ выполнять.
Странная позиция "работы" философа не определена "симуляцией" в смысле Ф. Гиренка, поскольку для такой работы конститутивным моментом является следующее: она представляется "второй" работой без наличия первой. Философ не имеет основного места работы, тогда как философия изначально выступает в качестве "подработки" или, что то же самое, отлынивания от "основного места работы", которое остается воображаемым. Пример Сократа нельзя не вспомнить: он имеет две работы (на рынке и в философии), но "по-настоящему" не работает нигде. Так же у него две жены, но, предположительно, он любит Алкивиада. Потомки Сократа - те самые интеллигенты, которые рассказывают любовнице про жену, жене - про работу, а сами идут в библиотеку.
Выражение советского дискурса "работа проведена" выполнимо только по отношению к философии. В этом смысле за ним стоит не знаковая симуляция, а непреднамеренная претензия на "только работу", работу, которая имеет "второй" характер, не обладая каким бы то ни было сущностным определением. В данном случае работа не может считаться просто "знаком", в действительности, она является странной чистой временной работой, полным приложением марксистской теории "рабочей силы", которая продает себя по часам. Философская работа оказывается чистой презентацией потраченного времени, вернее, самим потраченным временем, которое не бывает как "само". Чем является работа, которая делается не для работы (то есть результата, как в натуральной экономике), и не для "представления" как в симулятивной экономике, а для чистой траты времени? Является ли такая работа развлечением?
Герой нашей философии - не просто философ. И в то же время это не выросший философ-тиран, философ-законник или философ-ученый. Это философ-интеллигент. Философия интеллигенции начинается с того момента, когда мы начинаем различать умных интеллигентов и глупых, тупых. Эта философия живет в мире, где можно на улице встретить "тупого интеллигента". В эти моменты интеллигент начинает относиться к своему подобию как просто к "четырехглазому". Это меняет отдельные особенности стандартной христианской оптики: мы видим не "соломинку", которая не скрыта за нашим бревном, мы видим то, что глаз другого вооружен, но вооружен прямым дополнением, которое делает его более слабым, безопасным. Вооруженный глаз - всегда глаз частично слепого.
Дата публикации: 15.10.04
Проект: Философия интеллигенции
© Кралечкин Д. 2004