Уже само только упоминание интеллигенции не в качестве названия одной из умопостигаемых сущностей (в терминологической системе немецкой классической философии), а в качестве (само)именования некоторой группы людей (как правило, в России), влечет за собой целый шлейф весьма небезобидных последствий. Во-первых, в этом случае сразу же оказываешься неизбежно в том исхоженном вдоль и поперек, жестко поляризованном и сильно расчерченном пространстве почти двухсотлетних дискуссий, в результате чего автоматически срабатывающий стереотип восприятия заставляет сортировать любые высказывания, так или иначе касающиеся интеллигенции, прежде всего по политически-идеологической позиции: “за” или “против” – независимо от того, выражена ли эта позиция, или выражено желание уйти от такой оппозиции вообще. Во-вторых, сам термин действует таким образом, что даже просто его употребление тут же запускает неустранимые игры саморепрезентации (именно интеллигенция придумала интеллигенцию, ее особое положение и священную миссию, ее трагедию и проблему ее понимания – даже низвергает ее с ее самовольно захваченного трона тоже интеллигенция, ибо в дискуссиях об интеллигенции принимают участие только интеллигенты, как бы некоторые из них не отказывались от этой чести: ведь только интеллигентов волнует их собственное положение в такой степени, чтобы его специально обсуждать, и только они могут вести более-менее содержательные дискуссии). Наконец, интеллигенция позиционируется как единственная носительница, хранительница и истолковательница подлинных ценностей, главным образом этических, а как только речь заходит о ценностях, уже никакие рациональные аргументы почти не действуют – о различных ценностях и об их сравнении удается говорить с позиций дистанцированного академизма только до тех пор, пока с ними не сталкиваешься непосредственно, а когда чужие/чуждые ценности отвергают, например, саму возможность незаинтересованного рассмотрения, не говоря уже о нашей самоидентичности, тогда уже не до абстрактных рассуждений и не до объективной истины, и отдельные реплики, речевые акты и властные дискурсивные практики становятся средством самозащиты, выживания и, по возможности, активного приведения всех окружающих к нашим неизменно верным и таким естественно самоочевидным воззрениям и представлениям, что только глупые и сумасшедшие, не понимающие своего счастья, рискуют отказаться от нашего правильного образа жизни, мысли и т.д. Поэтому говорить об интеллигенции – независимо от того, что или как произносится – всегда означает поддерживать так или иначе ее самое.
Интеллигенция – сама себе философия, в том смысле, что (по-своему, по-интеллигентски) претендует на статус самосознания культуры, на работу мысли за всех остальных, на монополию отвечать на извечные российские вопросы “Кто виноват?” и “Что делать?”. И поэтому никакая философия интеллигенции не нужна; разве что в качестве некоторого культурного материала, чтобы можно было показать свою начитанность и образованность, блистая именами европейских мыслителей. С другой стороны, философия, выполняя свои задачи, вполне могла бы, наверное, и обойтись без рассмотрения интеллигенции, если бы не то обстоятельство, что у нас оказалось невозможно оставаться “просто” мыслителем: ведь даже “поэт в России больше, чем поэт”. Так что проект русской философии по осмыслению интеллигенции представляет собой навязчивую и почти невыполнимую попытку отделиться от нее, все снова и снова просчитывая заново свои взаимоотношения с народом, властью, интеллектуалами, политикой и стремясь при этом не скатиться в обычные интеллигентские разговоры, пусть даже замешанные на анализе собственных бессознательных мотивов и социокультурных автоматизмов. Философия интеллигенции именно как философия остается практически невозможной, поскольку отличиться от интеллигенции разговорами о ней самой никогда не удастся, прояснить же ситуацию “извне” не получится ввиду отсутствия у интеллигенции какой-либо внеположенности вообще.
Дата публикации: 05.02.05
Проект: Философия интеллигенции
© Кузнецов В. 2005