Интеллигент и диссидент. Необходимо различать интеллигенцию и диссидентскую интеллигенцию. Интеллигенция даже не является питательной средой для зарождения диссидентского движения. Последнее отличается относительно четкой локализацией в символическом пространстве политики. Если взять в качестве примера процесс институциональных реформ в Восточной Европе, то к символической локализации можно добавить и вполне четкую пространственную ось – “прозападная позиция”. Именно в связи с тем, что возможна такая локализация, существующий режим может принять контрмеры, которые низведут разрушительный потенциал диссидентского движения, режим может “включить в цену” своего существования такое негативное и неизбежное явление как диссиденты. Он может с разным успехом бороться с ними, но они всегда останутся на обочине официального политического процесса.
Более того, не всегда очевидно, что общественное недовольство ошибками режима в качестве своего флага воспримет именно диссидентское движение. Примером тому может служить не только “постоянная” диссидентов в СССР, которая так и не стала переменной процессов, связанных с Перестройкой (имеется в виду то, что эти процессы не были вызваны уже достаточно обширной историей диссиденства в СССР, они погрузили диссидентскую составляющую в себя как и многие другие общественные течения под лозунгом “неформалов”), но и польская Солидарность, которая обязана стремлению к эмансипации от восточного соседа и связующей роли католической церкви не меньше, чем политическим (собственно политическим) воззрениям известных польских диссидентов.
Но это не говорит о том, что политическое диссидентство слишком оторвано от жизни обывателя, чтобы стать ему интересным. Скорее наоборот, этот разрыв преодолевается в другую сторону. Большинство граждан (обывателей) представляет неформалов в качестве особого мира – неформалы неформальны только по названию, на самом деле они выстраивает четкие формальные системы, которые именно на уровне формы максимально четко отличаются от “формальных” систем (систем единственной партии, единственного образа жизни, идеологии). Из обширного списка чуждых миров неформалов еще необходимо сделать мир возможного политического будущего для всех, а не только для адептов данных политических и прочих течений. В нем должны жить все, а не только неформалы или диссиденты.
Роль интеллигенции здесь представлена двояко. Она играет роль фантазматического зеркала, которое позволяет создавать проекции политического будущего. В данном случае она выступает как посредник между тем, что есть, и тем, что будет. Здесь уместно вспомнить один эпизод из фильма “СВД” (сценарий Ю. Тынянова), а именно когда кольцо с гравировкой “СВД” (это были инициалы невесты одного из второстепенных героев) становится объектом, провоцирующим на различные интерпретации надписи СВД – от “Союза Великого Дела” до “Союза Веселого Дела”. С другой стороны, интеллигенция делает списки неформальных миров возможным политическим будущим – она политизирует то, что в противном случае могло остаться на обочинах политического процесса как одна из многочисленных культурных маргиналий (к примеру, как диссидентская политическая культура и не более).
Интеллигенция (а именно отдельные ее представители, которые и осуществляют указанную роль исключительных интерпретаторов политической сферы) обычно имеет жесткую привязку к существующему политическому строю, что еще раз подчеркивает ее роль не как “знатоков” и экспертов в данной области, а как спонтанных носителей правды, прозревших на определенном участке своей жизни. В этом они сходятся и с обывателем, который хочет увидеть такого же носителя чувства, что “что-то не в порядке”, но при этом не хочет изучать соответствующие гуманитарные дисциплины, которые только разрушат (дисциплинируют) его неопределенное чувство социальной справедливости. Интеллигенты, как проводники такого чувства, сами не обязаны были быть специалистами в данной области, но они были обязаны подтвердить свое право на интерпретацию “былыми заслугами” – чтобы у обывателя создавалось все же ощущение того, что право на интерпретацию было заслужено. Необходимо было иметь авторитет в своей области, причем этот авторитет не должен быть завоеван непосредственно в интерпретируемой области.
Эта фигура уклонения свойственна всем предсказателям, потому что стать специалистом в области предсказания не означает знать то, что предсказываешь, более того, такое знание просто невозможно, оно делает из процедуры предсказания и выявления социальной правды банальное описание более эффективных политических систем. Поэтому чем больше разрыв между статусом и знанием, которое обеспечило этот статус, и сферой предсказания, тем больше веры такому предсказателю. Этот разрыв был очень велик у А. Сахарова, что и придавало его интерпретациям такой вес (здесь важно подчеркнуть, что я имею в виду не факт ложности или истинности его высказываний, а почему его высказывания пользовались такой популярностью на переломном этапе истории России). Д. Лихачев, который стал символом интеллигента, также реализовывал эту схему – фактически его авторитет равнялся авторитету всей русской культуры, изучением которой он и прославился. То есть его предсказания и интерпретации, которые обычно инициировались высказываниями по типу: “что Вы думаете по поводу..?”, представляют собой, по сути, самоинтерпретации русской культуры относительно самой себя и своего будущего. Здесь появляется фигура интеллигента как такового, который имеет право говорить от имени культуры, если не по форме (Д. Лихачев никогда не заявлял о таких претензиях, да и не мог заявить, тогда он потерял бы это право), то по содержанию (здесь можно говорить о структурной необходимости, в соответствии с которой он и получил такой статус).
Такое самоописание важно для всех участников политического процесса. Достаточно вспомнить, как перед открытием канала “Культура” Б. Ельцин ездил “советоваться” с Д. Лихачевым. Причем такое самоописание культуры безусловно идет мимо всяких политологических и прочих схем. Здесь предсказывается будущее как таковое, которое в принципе не может быть описано посредством предсказуемых схем эффективности, поскольку сами такие схемы не обладают иммунитетом от будущего, которое здесь и сейчас разыгрывается. Именно поэтому в сферу политики из сферы неофициальной культуры и попадают различные маргинальные организации. Они попадают как представители культуры (политической), а не как представители определенных партийных взглядов или популярных среди профессионалов политологических схем. Интеллигенция представляет их как носителей культурного будущего.
Поскольку же такое представление о будущем лишено всяких конкретных схем, то оно предстает в виде пучка возможностей. Так, восстановление Русской Православной Церкви возможно только на фоне значительной религиозной инновации, которая выливается в сектантство. Множество сект не появилось бы, если восстановление традиционных религиозных систем опиралось бы на четкие политические или прочие схемы, к примеру реставрацию монархии. Но самоинтерпретация культуры, в ходе которой высказываются линии ее будущего, не может опираться на такой схематизм.
Интеллигенция и интеллектуал. Интеллигенция не расписана по четким профессиональным нарративным траекториям, в противоположность интеллектуалу. Из этого вытекает ряд следствий. К примеру, интеллигенции крайне сложно определиться относительно любого политического и экономического феномена – она не может сказать частичной правды относительно данного феномена, что свойственно профессионалу. Ей необходимо исполнить предсказание относительно культуры в целом, что в принципе невозможно на основании какой-то частной профессиональной логики, которая подлежит измерению посредством установленных критериев эффективности. Интеллигенция не улавливается обычным списком оппозиций – она постоянно тестирует границы культурно выполнимого, но при этом она не может быть прослежена и по линиям некоторых “духовных исканий”. Такие линии предельно уникальны.
Интеллигенция и власть. Интеллигенция создает властный дискурс в силу того, что она в принципе не может опираться на профессиональные логики, которые могут быть заложниками иной власти или режима. “Трудовая интеллигенция” не означает феномен активной в труде интеллигенции, или интеллигенции, которая имеет исключительно рабочие корни, что бы ни заявлялось об этом. Этот феномен означает только то, что теперь все оппозиции культуры переинтерпретированы в сторону нового порядка. Это невозможно сделать, если выстроить новые оппозиции как отрицательные дубликаты прежних оппозиций. Новая оппозиция может стать “рабочей” только тогда, когда она уже полностью разорвала все отношения с системами оппозиций, подпиравших предшествующий строй. “Трудовая интеллигенция” означает тот разрыв в нарративах, который выстраивает новую систему оппозиций при старой системе без того, чтобы отрицать ее логическим путем, то есть “трудовая интеллигенция” есть такое продолжение старой интеллигенции, при котором то, что раньше оценивалось как среда интеллигенции, теперь выступает в качестве точки переосмысления данной культуры в пользу будущего. Сама интеллигенция переосмысляется в пользу своего “трудового” двойника, который выступает не в качестве отрицающего двойника, а просто как следующий временной отрезок. Именно возможность интеллигенции нарушать сложившиеся дискурсы, а именно выступать в качестве точки, в которой становится очевидной вся временность такого порядка, выступая от имени преимущественного агента культурных инноваций предлагать горизонт будущего, и делает из нее преимущественного игрока политических инноваций.Дата публикации: 01.12.04
Проект: Философия интеллигенции
© Ушаков А. 2004