Технологии «интеллектуальных карт», как синхронический срез наличного публичного либо академического поля, в известной степени дополняют столь популярный в отечественной публицистике «поколенческий анализ». Существует несколько известных в социологии техник «картографии», примером которых в частности является «сетевой» анализ Р. Коллинза, в книге «Социология философии» примененный к истории мировой философии. В основание «картографирования» Коллинзом положен анализ наличного состояния научных школ, представляющих собой коммуникативную сеть непосредственных знакомств, опосредованных связей, отношений преемства или полемического отторжения. Внутри этой сети формируется публичное или академическое поле конкретной дисциплины, в рамках которого происходит борьба за признание, титулы, финансирование и т.п.
Для жанра «интеллектуальной карты» вполне приемлем вопрос о том, где же на этой карте расположен сам картограф. Ответ на него отчасти дается в редакционной статье – где-то в пространстве между интеллигенцией и интеллектуалами. Ответ это чрезмерно общий, и, разумеется, правильный, наверное. Философ Куренной по каким-то причинам, к которым мы еще вернемся, отказался от того, чтобы наносить на карту «мыслящей России» философию. Философы в России есть, а их территории, оказывается, нет. В точности это означает следующее – заявление о том, что в России нет философии, по мнению редактора не является философским жестом. Про политику (внутреннюю, внешнюю), политологию, социологию и пр. области и регионы интеллектуального производства в каждой соответствующей главе написано примерно так «Никакой социологии (политологии etc.) в России нет». Самое замечательное здесь в том, что если о социологии с политологией (и всем остальным) еще можно сказать, что их «нет», видимо есть такие люди, которые от лица социологии так могут заявлять, и есть такое пространство, где этот тезис можно присвоить, то философия вообще не обсуждается! Ее видимо нет до такой степени, что зафиксировать ее отсутствие просто невозможно.
Редакторы сборника «Мыслящая Россия» возвращаются к технологиям колониальной географии, задача которой состоит в присвоении через описание. И в этом ведь тоже есть что-то особенно русское – относиться к себе как к собственной колонии. Если в какой-то степени автоколониализм интеллектуалов оправдан интеллигентским комплексом «европейской судьбы»: гражданством России можно гордиться только в будущем, а ее настоящее может лечь лишь в основание этнологической практики; то отнюдь не ясно, каким образом авторы сборника (Куренной, Кордонский и др.) собираются избавляться от груза интеллигентщины, практически обозначая его как основной интеллектуальный проект и критикуя «проектантскую» идеологию прозападных реформаторов-либералов. По большому счету, эта книга имеет мало общего с научным анализом наличного состояния дел в сфере интеллектуального производства, да, в общем-то, она и не претендует на то, чтобы выглядеть реальной картой, пусть с белыми пятнами, покрытыми «зеленкой» запретными зонами, своими «М-скими треугольниками» или ошибками в направлении или ориентации. Главное в карте – масштаб, который необходимо было бы выдержать по всему полю, чтобы большое оставалось большим, а маленькое – маленьким. Нарушения масштаба, тем более, если они систематические, выдают в картографе не абстрактного наблюдателя, а заинтересованного путешественника, для которого в замечательном городе Осташкове важно не озеро Селигер, а раскривое дерево у автовокзала. Вопрос в том, можно ли, пользуясь этой картой, не заблудиться? Если верить карте – то заблудиться просто невозможно, потому что на ней ничего нет. Если быть точным – эта карта расположения надписей «нет», «закрыто», «все уехали», «все ушли в бизнес», «ушла на базу», «буду через пять минут».
У книги, кстати, весьма примечательный дизайн: на сером фоне обложки «графические работы» напоминают мне лично вид на российские зимние ландшафты из окна поезда. А суперобложка красная. Что касается авторов, то внутри кроме уже упомянутых: Радаев, Кимелев, Дубин, Иванов (Ad Marginem), Борис Капустин, Руслан Хестанов (со статьей о Павловском – а то как же это, «Мыслящая Россия» без главы ФЭПа), Макаренко и Макаркин, Дмитриев (известен переводами Куайна, а теперь он, оказывается, левак), Ремизов, Малахов, Кильдюшев, Филиппов (социолог), Гудков, Воронков, Дзарасов, Новиков, Вишневский, Никулин, Межуев (со статьей по геополитике), Перелыгин, Глазычев, Маяцкий, Плотников (про то, как ему живется в Германии), Дерлугьян. Все это публика, знакомая по публикациям в «Логосе», «Отечественных записках», «Полисе».
Вероятно, отсутствие отдельной главы о состоянии дел в философском сообществе объясняется тем, что философы с начала 00-х потянулись обратно под кажущуюся безопасной крышу академии, где с успехом обретались до Перестройки. Публичное поле кажется свободным от присутствия интеллектуалов с философской пропиской – во всяком случае жанр философской публицистики, хоть как-то представленный в 90-е в частности материалами Михаила Рыклина, существует лишь в переводах (Жижек, Глюксман). Материалы про политологов расположены в одном разделе с политикой. Статья же о популярной в России геополитике почему-то в другом разделе (о демографии). Четыре обзора – по либералам (Макаренко), по консерваторам (Ремизов), левым (Дмитриев), националистам (Малахов) – пожалуй в большей степени, чем любые другие статьи и интервью соответствуют задаче «картографии». Пожалуй, самый захватывающий в книге раздел – «Общество». Те, кто писал здесь про социологию (Филиппов, Гудков, Воронков и примыкающие к ним из других разделов социологи Дубин и Дерлугьян), высказывались, ничего не стесняясь, – ни резко критического отношения к современным российским порядкам в публичном пространстве, ни порядков в академических кругах. А все просто – в стране, оказывается, есть сразу две социологии: академическая, которая в состоянии производить лишь невозможные вещи про "судьбу России" или заниматься историей социологии, мало что в ней понимая, и собственно midlevel-социология + массовые опросы. Эта «вторая» социология собственно ни от кого не зависит; да, конечно, она зависит от заказов и т.п., но она умудрилась так себя поставить, что те, кто может ее «съесть», сами ее боятся. Тайна свободного стиля социологов в том, что они ни от кого, кроме самих себя, не зависят и чувствуют себя прекрасно в этой независимости, поддерживаемой хорошо оплачиваемым маркетингом. Эти социологи «снизу» конечно же жалуются на то, что мало дискуссий, мало теории – но сам факт публикации говорит о многом, т.е. какая-то коммуникация вполне теоретическая есть, просто она остается пока неузнанной.
Также занятен раздел о славистике «Взгляд со стороны». В общем, вид неприглядный, прямо скажем, и более того, все меньше и меньше интеллектуалов да и просто зевак смотрит «оттуда» в нашу сторону. Книга начинается заупокой, стилистика редакционной статьи такова, что от скуки и безысходности хочется закрыть книгу сразу, если бы не возникал вопрос о том, что если все просто ужасно, неужели на еще трехстах страницах все та же «чернуха»? А заканчивается книга статьей Дерлугьяна, веселого социолога-фаната армянской рок-группы «System of Down» в узнаваемой стилистике собкора газеты «Спорт Экспресс» (в США, кстати) Славы Маламуда – весело до жути. Используя схемы вышеупомянутого Коллинза Дерлугьян намекает о том, что ничерта России не светит: «Вы еще не уехали? Ведь мы никогда не придем к вам!» Куренной призывает уезжать с тоской, а Дерлугьян – с радостью. Оно и понятно, Куренной-то тут, а Дерлугьян в Чикаго.
Вводная статья Куренного, тем не менее, заслуживает серьезного анализа. Особенно важен один тренд, проходящий сквозняком через всю толщу сборника: отчетливый анти-либерализм с умеренным почвенничеством во всех пунктах, где по каким-то причинам речь идет о России в целом (а не об интеллектуальном поле). Причем, это очень четко прописано у Кордонского и Куренного, чуть менее у политологов. Совершенно не выражено у социологов (оно и понятно, почему), у демографов и экономистов опять появляется. Центральным является тезис об «учете местной специфики», которую не учитывают ни «реформаторы», ни тренер сборной Гус Хиддинк, следующим шагом – поиск «национальной идентичности» и далее, по многочисленным манифестам отечественных «консерваторов».
Книга, конечно же, никакой не «срез» современного состояния публичного поля. Скорее, это политическая попытка обозначить некую возможность взгляда на самих себя на каком-то повороте, где сам поворот автореферентен – он и декларируется, и выполняется. Разумеется, поворот в «сторону России», весьма консервативный и, по сути, изоляционистский: «нас никто не любит, мы никому не нужны, все мечтают нас сгнобить»... До «Вашингтонского обкома» дело не дошло, но Куренной, в общем-то, занимает позицию, смежную позиции кремлевских либерал-националистов.
Еще неприятная деталь. Книга эта – попытка особого рода этнологии. В связи именно с этим Кордонский непрерывно настаивает на том, что «власть (мы, они, я, люди, и т.д.) не знает Россию». То есть, исходная задача интеллектуала ограничена россиеведением. Любая политика проекта отвергается, а задача интеллектуала – противостоять интелигентским вылазкам в бесконечных рассказах о России. В принципе любая политика, если полагать, что политика ведется в соответствии с какой-то целью, отличной от простого удержания власти, должна быть заморожена, кроме самого замораживания. С другой стороны, это «благое намерение» по очередному спасению России, встроено в контекст не простого описания, не простого «картографирования» интеллектуального, социального, демографического, национального и т.п. Это определенная работа по присвоению. выполняемая дважды – через концептуальное описание и через вторичное переприсвоение «регионов», через еще одну перепись, на которой так настаивает Кордонский, в частности. Т.е. Россия буквально должна быть «переписана», как соединение этих двух жестов (концептуальной переписи-картографии и реальной переписи населения). Вопрос в том, каким образом Россия должна теперь зазвучать «снова» по-русски.
Дата публикации: 23.08.06
Проект: Планка
© Данилов В. 2006