Любой нормальный ребенок учится врать где-то в возрасте 3-х лет. После этого он уже только совершенствуется…
Источник вытеснен
Перед тем, как приступить к содержательной части, давайте поиграем в игру по перекладыванию спичек. На рисунке вы видите 6 спичек. Задача заключается в том, чтобы передвинуть любые 2 из них – не ломая спичек и никак их не деформируя – и получить 3 квадрата на игровом поле. При этом важно, чтобы абсолютно все спички были задействованы в построении этих квадратов и на игровом поле не оставалось ничего, кроме 3 квадратов – никаких прямоугольников, выдвинутых вовне частей спичек и т.д. Постарайтесь решить эту задачу самостоятельно – она достаточно проста. Если уж совсем никак не получается – ответ в этой сноске.[1]
Целью данной статьи является прослеживание истоков формирования явления, которое по аналогии с бейтсоновским понятием Double bind можно было бы назвать Triple bind.
По Грегори Бейтсону, Double bind – это такая ситуация, в которой человек, что бы он ни делал, не может поступить контекстуально "правильно", поскольку на одном логическом уровне (например, уровне слов) коммуникативный поток предполагает одно действие, на другом же (например, уровне поведения) – прямо противоположное. И сам контекст общения воспрещает жертве переходить в мета-позицию для того, чтобы свободно обсудить складывающуюся ситуацию.
Давайте более подробно разберемся с определением данного понятия и контекстами его применимости:
«Double bind – это недобросовестно (а возможно, и злонамеренно) вмененная двоякого рода обязанность, которая содержит внутреннее противоречие и никоим образом не может быть исполнена в принципе, что совершенно не освобождает жертву этого вменения от наказания за его "неисполнение". Классический пример – знаменитое требование: "Приказываю тебе не исполнять моих приказов". В известном смысле double bind можно рассматривать как вид жестокой шутки. Положение довершается тем, что в силу специфики ситуации жертва не только лишена возможности защищать себя, взывая к логике или справедливости, но даже вообще как бы то ни было указывать на само существование ситуации double bind, поскольку такое указание было бы равносильно обвинению противоположной стороны в нечестности и означало бы вступление в прямую конфронтацию, несовместимую с драгоценной иллюзией "любви", "братства" или "соборности" [более близкий к сегодняшней жизни вариант – «корпоративной этики» – А.Б.].»[2]
По Бейтсону, double bind во взаимоотношениях родитель-ребенок может потенциально привести к шизофрении, поскольку еще не сформировавшееся детское сознание вполне способно принять в качестве истинной модель мира, в которой допустимо одновременное существование дихотомических оппонентов противоречия. Одно из гипертрофированных проявлений искаженного мировосприятия, сформировавшегося под методичным прессингом double bind, описывается оруэлловским понятием «двоемыслия» («double-think» – в данном случае сохраняется даже этимологическая преемственность). [3]
Triple bind – это ситуация, при которой общение двух сторон (задающей условия и принимающей условия) осуществляется не на соседних логических уровнях, а через один логический уровень; в отличие от double bind жертве все-таки оставляется возможность справиться с приказанием, т.к. оно не выстраивается логически самопротиворечивым образом, однако сама структура коммуникации, посредством которой это приказание вменяется, строится так, что любые попытки обратить на нее внимание, эксплицировать ее или уточнить, приводят к парадоксальной «неправоте» претерпевающей стороны.
Итак, мы добрались до фундамента современного положения вещей в сфере власти и межличностных отношений. Ибо ареал применения triple bind максимально широк, не ограничиваясь только отношениями родители-дети, он затрагивает все области, в которых может проявлять себя власть как набор специфических отношений между людьми.
Если double bind потенциально является шизофреногенным в силу своей логической структуры, то triple bind постоянно намекает на некие возможные последствия (являющиеся по сути сведением контекста общения к заведомо болезненной и неприятной ситуации double bind), которые наступают в том случае, если некоторое условие не будет выполнено.[4] При этом для удержания triple bind обязательно вытеснение, не-имение-в виду, негэкспликация этих последствий обеими сторонами, ибо само их прояснение позиционировало бы задающую условия сторону как нечестную и манипулятивную, что равносильно открытому противостоянию.
Можно сказать, что разница между double и triple bind отчетливо проявляется на контрасте между жестким (директивным) и так называемым «мягким» стилями управления, характеризующими отличие между властными стратегиями вчерашнего и сегодняшнего дня.[5] Triple bind – это реакция микрополитик власти на изменившуюся конъюнктуру общества, социальная мимикрия, позволяющая выживать старым стратегемам в изменившихся условиях. По меткому наблюдению Жижека, современный начальник – это человек, который будет вам улыбаться, живо интересоваться вашими личными обстоятельствами, приглашать на корпоративные вечеринки, может даже как-нибудь выпить с вами вечерком… а потом возьмет и уволит за недисциплинированность и несоответствие стандартам корпоративной этики.
Т.е. базисным для любой triple bind власти является положение вещей, при котором подчиненный боялся бы даже заикнуться о том, что его действительно беспокоит; конфигурация, при которой сам факт экспликации и рационального осмысления сложившейся ситуации расценивался бы как противоречащий неким негласным нормам – например, корпоративной этике или определенным стандартам человеческого общения. Система продумывается таким образом, чтобы некоторые темы категорически нельзя было обсуждать из-за смутного опасения возникновения неочевидных, но судьбоносных для затронувшей их стороны последствий. Эта ситуация, на поверхностном уровне предполагающая от второй стороны double bind-реакцию «Да как ты посмел заговорить о таком?», на более глубинном уровне внутренней репрезентации предполагает вытеснение некоторых тем из сознания под общим лейблом «Да как ты посмел вообще подумать об этом?»
Это происходит в силу того, что любое намерение претерпевающей стороны[6] , направленное на прояснение границ, пределов, запретов и ограничений сложившейся коммуникативной системы, оказывается ведущим к заведомо неприятной ситуации double bind. Т.е. triple bind характерна тем, что не дает возможности саб-субъекту эксплицировать и уточнить мета-правила, управляющие коммуникацией , не позволяет выбирать самостоятельно логический уровень общения. Любая попытка нащупать границы воспринимается дом-субъектом как посягательство на мета-структуру, и следует реакция – претерпевающей стороне «дают по рукам», т.е. вводят в double bind. Поскольку данная ситуация повторяется в жизни среднестатистического человека достаточно часто (особенно интенсивно – в раннем детстве), постепенно вырабатывается привычка не прояснять до конца правила, управляющие коммуникацией, «не высовываться», само усилие по переходу на мета-уровень коммуникации начинает восприниматься уже как потенциально небезопасное и подвергается вытеснению, становится своеобразным дискурсивным табу. Таким образом, человек перестает выходить за рамки предложенного контекстом логического уровня общения – часто даже в тех случаях, когда наличие triple bind неочевидно. Так субъект становится «послушным».
Поскольку triple bind опирается на double bind, являясь, по сути, маскирующей коммуникативной надстройкой к этому типу структур, позволяющей ставить их на службу определенным целям, выжимать из них своеобразную прибавочную стоимость, имеет смысл выяснить, каким образом они возникают и что можно им противопоставить.
Согласно исследованиям Бейтсона, шизофрения является вероятным следствием ситуаций, при которых человек несвободен в выборе логического уровня общения. Однако конкретные условия, при которых это происходит, оставались загадкой. То, что в одних семьях приводило ребенка к шизофрении, лишая его способностей определять уровень и контекст общения, в других семьях, ничуть не более благополучных с точки зрения double bind, делало его гением, именно благодаря опыту преодоления изначально сложных коммуникативных условий способным выстраивать самые невероятные, но правильные смысловые комбинации, приводящие к успеху.
Давайте исследуем этот вопрос более детально.
Человеческое общение, использующая несколько различных Логических Типов, по Бейтсону, опирается на понятие «модального идентификатора»:
«Примерами здесь могут послужить игра, не-игра, фантазия, ритуал, метафора и пр. Даже у низших млекопитающих можно, судя по всему, обнаружить обмен сигналами, определяющими то или иное значимое поведение как "игру", и т.п. Эти сигналы, очевидно, принадлежат к более высокому Логическому Типу, нежели те сообщения, которые они квалифицируют. У людей такое структурирование (framing) сообщений и значимых действий и их категоризация (labeling) отличаются значительно большей сложностью. Однако примечательно, что наш словарь довольно слабо развит для такой дифференциации, и для передачи этих высоко абстрактных, но жизненно важных маркеров (labels) мы преимущественно опираемся на различные невербальные средства, такие как поза, жест, выражение лица, а также контекст коммуникативной ситуации».[7]
С точки зрения Бейтсона, шизофреногенной в ситуации double bind является бессознательная фальсификация сигналов, указывающих на модальность, и приводящая к ошибкам идентификации типа сообщения: «Люди могут фальсифицировать модальные идентификаторы, в результате чего становятся возможны искусственный смех, манипулятивная симуляция дружелюбия, мошенничество, розыгрыши и т.п. Подобные фальсификации отмечаются и у млекопитающих (Carpenter, 1934; Lorenz, 1952). У людей мы встречаемся со странным феноменом – бессознательной фальсификацией таких сигналов. Это может происходить внутриличностно: человек скрывает от самого себя свою действительную враждебность под видом метафорической игры, или же бессознательная фальсификация имеет место при распознавании модальных идентификаторов в сообщениях другого. Так, человек может принять робость за презрение и т.п. Под эту рубрику подпадает подавляющее большинство ошибок и недоразумений, связанных с самореференцией.[8]
Значимым в образовании шизофреногенного отношения человека к миру является именно неподконтрольность данного типа вытеснения сознанию, т.е. бессознательность фальсификации модальных идентификаторов, в основании которого лежит некоторое интериоризированное социальное «табу». В силу генетической преемственности то же верно относительно triple bind: хотя в этом случае модальный идентификатор ситуации отсутствует, никогда реально не представлен, являясь тем самым пропущенным логическим уровнем, вытесняется он по тому же принципу, что и в случае double bind. Т.е. отношения, построенные на triple bind, живут до тех пор, пока не вскроется лежащая в их основе комплементарная асимметрия вида «тебе нельзя – потому что мне можно», как будто бы являющаяся никогда не проговаривающимся конвенциональным соглашением по умолчанию.
Это дает ключ к понятию «манипуляция», определение которого в психологии всегда было теоретической проблемой. В отличие от прямого силового воздействия, где предполагается осведомленность всех сторон о расстановке сил, и честного договора, манипуляция, покоящаяся на фундаменте triple bind, предполагает не только асимметрию, но и специфический контекст, в котором некоторые темы недопустимы, определенные вопросы нельзя задавать, вообще наличие какого-либо недискурсивного вытесняемого «табу», в то же время постоянно имплицитно всегда подразумеваемого как нечто само собой разумеющееся.
Что же можно противопоставить стратегиям triple bind?
Этот вопрос не так прост, как кажется. Во-первых, в классических случаях triple bind он просто никогда не будет задан – сама его экспликация означает, что громадная часть работы по осмыслению уже проделана. Во-вторых, как только он поставлен, обнаруживается, что собственное рациональное осмысление ситуации – вещь необходимая, но не всегда достаточно для выхода из нее, поскольку инспирированное ею открытое указание на triple bind манипулятору скорее всего приведет к конфронтации.
Таким образом, выхода из отношений triple bind всего два: конфронтация с манипулятором, ведущая к их пересмотру и – возможно – новому типу коммуникации, или разрыв этих отношений. В этом случае, как и с задачей про квадраты, осознание того, что других вариантов выхода нет и быть не может, ведет к простому и адекватному ситуации преодолению рамок психологического сопротивления и оказывается гораздо более продуктивным, чем бесплодные попытки построения все более и более сложных стратегий.
[1] Ответ: сместите две центральные спички. Например так: горизонтальную – на сантиметр вниз, вертикальную – на сантиметр вправо. Получается 3 квадрата разной величины – маленький в правом нижнем углу и побольше в левом верхнем. И, разумеется, третий – самый большой, он никак не менялся. Остаются прямоугольники? Нет, все они являются частями большого квадрата. Что вы сейчас чувствуете? Слишком просто? Некорректные условия задачи? Вы подумали об этом с самого начала, но почему-то не посчитали это правильным ответом? Все правильно: это скорее задача на преодоление психологического сопротивления, нежели на логику. Зачем она здесь? Читайте дальше.
[2] Грегори Бейтсон «Экология разума», изд. «Смысл». М., 2000
[3] Стержневой для понимания причин и условий, порождающих ситуации double bind, является Теория Типов Рассела, построенная им в качестве защиты от Парадокса Рассела. Бейтсон неоднократно ссылается на Principia Mathematica в качестве источника своих логических построений.
[4] Часто эти условия являются негативными – то есть претерпевающей стороне по умолчанию НЕ следует делать определенных вещей. Тривиальный пример негативного triple bind: секретарша долго сомневается, испытывая мучительное чувство неопределенности ситуации, но наконец, собравшись с духом, все-таки идет и просит повышения зарплаты у своего шефа, ссылаясь на то, что некоторое время назад в разговоре он сам упоминал о том, что это возможно. В ответ она узнает, что является предательницей – ведь только предательница могла в такое нелегкое для компании время, когда даже на… денег не хватает, просить о подобных вещах – и, естественно, никакого повышения не получает. Более того, на нее навешивается еще и вина за все происходящее, а вместе с ней – никак не оплачиваемые дополнительные функции.
[5] К примеру, у вас хороший старомодный отец. Воскресенье. День. Вы должны навестить бабушку. И старомодный строгий отец скажет вам: "Послушай, мне не важно, как ты себя чувствуешь ( а вы, конечно - маленький ребенок), ты должен идти." И ты идешь. Идешь к бабушке и ведешь себя соответственно. ... Но давайте представим, что у вас так называемый толерантный постмодернистский отец. И он скажет вам следующее: "Ты знаешь, как твоя бабушка любит тебя, но тем не менее тебе следует навестить ее, только если ты действительно этого хочешь." Сейчас уже каждый ребенок, если он не идиот – а они не идиоты – знает, что этот видимый свободный выбор скрыто содержит в себе гораздо более жесткий приказ: "Ты не только должен навестить бабушку, но тебе это должно еще и нравиться." – цитата позаимствована из фильма «Жижек».
[6] В дальнейшем претерпевающая сторона будет именоваться также саб-субъектом, а навязывающая условия – дом-субъектом.
[7] Грегори Бейтсон «К теории шизофрении». Из сборника «Шаги к экологии разума» 2 выпуск., 2005
[8] Там же
Дата публикации: 26.12.08
Проект: Библиотека форм
© Безмолитвенный А. 2008